— П… П… Пип? А я-то думал, что ты… — Он сглотнул. — Клянусь звездами, ты ли это? Ей-ей, я был уверен… уверен, что ты… ты уехал из Рима. Давным-давно, а? Уехал и даже не попрощался!

Он покачнулся назад, с таким видом, будто вот-вот повалится, потом шатнулся в другую сторону, вынудив Джека его поддержать.

— Мне было обидно, Пип, вот что я должен сказать. Но мог ли… мог ли Уоткин Паунс быть настолько не деликатен, чтобы не простить эти мелочи другу? Нет, говорю я и повторяю, о нет!

Похоже, усилие, вложенное в отрицание, окончательно лишило рыцаря равновесия, и он, прянув назад, неожиданно сел на ступеньку.

— Ну вот, на тебе, — сказал укоризненно Джек, потянувшись и ухватив рыцаря за руку. — Давай-ка лучше доберемся до места.

Поднять толстяка нечего было и пытаться, но направлять его он все-таки мог. Уоткин кое-как встал на ноги и, спотыкаясь, толкнул полуоткрытую дверь.

— Тсс, — пробормотал он себе под нос, поскольку Джек молчал как рыба.

Дверь со скрипом распахнулась, и Уоткин, ввалившись в проем, нетвердым шагом направился прямиком к большому низкому креслу, стоявшему возле стола, на котором горел светильник. По пути он махнул рукой в сторону шкафа.

— Там бутылка, Пип. Которую я сохранил для тебя. Надеялся, что ты все же вернешься. Принеси ее сюда, дружище.

Джек нашел полупустую бутыль излюбленного Уоткином «Монтепульчиано», вытащил зубами пробку и, хотя, судя по запаху, вино было малость подкисшим, наполнил оба стакана.

Уоткин схватил свой стакан, поднял его на уровень глаз и воскликнул:

— За дело!

— Какое?

Вскинутый стакан замер.

— А? — растерянно заморгал Уоткин. — Как за какое? За дело короля за водой!

Джек склонил голову набок.

— Ну что ж… если вода — это Ламанш, а короля звать Георгом.

Стакан, уже было поднесенный к губам, вдруг отдернулся. Уоткин имел вид лягушки, не сцапавшей мошку.

— Э-э? — только и вымолвил он.

Джек придвинул к столу второе кресло, поморщился, глядя на драную обивку, и уселся на подлокотник.

— Я все знаю, Уоткин.

— Что ты знаешь?

— Знаю, что ты мой резидент.

Сходство с амфибией только усилилось, когда рыцарь замер, сглатывая слюну. Зоб его колыхался, толстые щеки надувались и опадали. Потом взгляд толстяка упал на все еще остававшийся в его руке стакан, и он, одним духом выхлебав то, что там было, протянул Джеку пустую посудину, чтобы тот ее снова наполнил. Юноша, исполняя роль Хела, услужливо налил Фальстафу вина, которое придало голосу и руке рыцаря некое подобие твердости.

— Что ж, — наконец сказал он, — может, выпьем тогда за полковника Тернвилля?

— Охотно. — Джек поднял свой стакан, но пить не стал. — Однако только тогда, когда ты расскажешь, почему его предал. А заодно и меня.

Из горла толстяка вырвалось протестующее бульканье, подбородок его затрясся, но Джек не позволил ему возразить.

— Это мог быть только ты, Уоткин. Ты подбил меня на это свидание. Кстати, любовное, — промолвил он с горечью, облизав пересохшие губы. — И простейшая логика говорит, что полковник вовсе не единственный твой работодатель. И может быть, даже не главный.

Вместо ответа толстяк осушил свой стакан и потянулся к бутылке, но, когда наклонил ее, оттуда выплеснулись лишь остатки.

— Принеси еще одну флягу, Пип… то есть, Джек, славный ты малый. Она вон там, в углу, среди прочих.