— Со мной все в порядке, спасибо. И времени на возню со снадобьями у нас с тобой нет.

— А жаль. — Ирландец склонил голову набок и прислушался. — Это из-за переполоха, который вы там устроили? Или потому, что ты собираешься меня убить?

Джек промолчал.

— Ага, значит, верно последнее. А почему, паренек?

— Сам знаешь.

— Ну да… дело чести. То, чем обычно одержимы молокососы. Я тоже в первый раз убил человека по этой причине, о чем до сих пор сожалею. Нет уж, теперь я ради чести драться не стану.

— А ради чего станешь?

Рыжий Хью посмотрел на парусиновый потолок и пожал плечами.

— Ради своей жизни, своей семьи и своего дела.

— Ну так считай, что и я дерусь ради того же.

Джек, стоявший до сего момента у входа, выступил из тени в круг отбрасываемого тремя лампами света, положил на длинный, придвинутый к стене стол продолговатый сверток из промасленной кожи и принялся разворачивать его, продолжая давать необходимые пояснения:

— Моя жизнь сейчас тоже в опасности. Мое дело, символом которого является мой мундир, противостоит твоему. А имя моей семьи твоей милостью обесчещено, ибо замарано связью с твоей изменой.

— А, опять честь! Как говорит поэт: «прекрасная игра воображенья», погоня за которой есть не более чем «охота за тенью». За тенью, Джек. Но нет, признайся, у тебя есть куда более вещественная причина, очень даже осязаемая? Неужели все и вправду из-за той девушки, а?

Джек ответил не сразу, но когда заговорил, в словах его звучала неприкрытая горечь.

— Поначалу да, так оно и было. Меня ослепляла страсть, но она, видимо, так и не сделалась подлинным чувством. Когда ты, использовав Летти, предал меня, когда ты воспользовался моей любовью в своих целях, когда ты разбил мое сердце… — Он слегка заколебался, потом продолжил: — Тогда я подумал, что имею вескую причину тебя убить. Но, — покачал головой Джек, — в тюрьме, где я оказался твоими стараниями, у меня было время поразмыслить. И я пришел к выводу, что главное тут и вправду честь. А не всякие там «игры воображенья».

Он умолк. Усилившийся дождь барабанил по парусине. Снаружи слышались крики, кто-то издал пронзительный, резко оборвавшийся вопль.

Джек до конца развернул обертку, и свет ламп заиграл на металле эфесов и ножен.

Рыжий Хью приподнялся, чтобы взглянуть.

— А, шпаги, да? Надо же, ты позаботился и об этом. Поверь, твоя предусмотрительность и решимость повергают меня в печаль: грустно убивать друга.

— Тебе ли не знать.

— Да уж. Прости меня, Господи. Но я не думал, что этот грех мне придется совершить снова.

Джек облизал потрескавшиеся губы.

— Ты так уверен, что убьешь меня?

Макк луни залпом осушил свой бокал и медленно встал. Джек отступил на шаг. Хотя оба клинка еще не были обнажены, он знал, как стремителен Хью в нападении.

— Мой друг, тебе это тоже известно. Если мы станем драться, победа будет за мной. Мы дважды скрещивали шпаги, и оба раза я брал верх. И ты должен знать, что на сей раз, — в добродушном тоне ирландца проскользнули суровые нотки, — я не смогу тебя пощадить. Еще в той казарме мне стало понятно: ты не успокоишься, пока я не умру. А смерть пока что не входит в мои планы: знаешь ли, полно других дел. Важных дел. — Он протянул руку. — Так что, парень, вот тебе мое предложение. Давай-ка пошлем подальше всю эту честь и, вместо того чтобы беречь ее, сбережем наши жизни.

Джек сглотнул, глядя на спокойного, уверенного в себе противника. Но сказать ему было нечего. Здесь, сейчас — нечего.