— Да, это нехорошо, — необдуманно вставила Перри.

Несмотря на всю свою любовь к ней, он почувствовал сильное желание сказать ей, что она глупенькая, какой она на самом деле и была. Он втайне молил судьбу даровать ему побольше терпения, или послать Перри немножко больше практичности, чтобы жизнь их могла протекать без особых материальных затруднений.

Арчи и Филиппа, лежа в маленьком лесу над оливковыми рощами, обсуждали тот же вопрос; но в противовес бестолковой Перри, которая со всем соглашалась, Филиппа горячо отстаивала свою точку зрения.

— О, эти деньги, — говорил Арчи, перебирая рукой ее золотистые волосы, — эти ненавистные, проклятые деньги!

Ты, дорогая, должна немедленно их отослать. Если ты до нашей встречи пользовалась ими, то это было в порядке вещей, но сейчас это недопустимо.

— Единственное, что я могу возразить на все, что ты говоришь, это то, что я же должна жить, — тихо сказала Филиппа, не придавая серьезного значения сказанному и слишком счастливая, чтобы о чем-либо тревожиться. — Есть, чтобы дышать, — вот что необходимо! Если бы я не дышала, я бы умерла, милый!

Арчи улыбнулся, перестал перебирать золотистые завитки ее коротких волос и прижался щекой к ее плечу.

— Я все обдумал, — сказал он спокойно. — Вот мой план. Половина того, что я имею, будет принадлежать тебе. Разумеется, нам будет не по карману жить в отеле «Мажестик», но у меня есть чудесная идея. Нам осталось еще пять месяцев жить таким образом. Отлично! У нас у каждого будет по комнате, где мы только будем спать, в тех двух домиках на улице Камбон, которые тебе так нравились, — помнишь, домики с зелеными ставнями? — а завтракать, обедать и ужинать мы будем вместе в настоящих маленьких французских ресторанчиках, которые мне известны и где дают хорошую, здоровую пищу, а не какую-нибудь изысканную дрянь, и платить мы будем, как местные жители.

Филиппа, прислонившись к дереву и глядя куда-то далеко в пространство, испытывала странное, смешанное ощущение слабого страха и гордости радостным и непоколебимым благородством Арчи; ее забавляли его планы и его отрицательное отношение к ее деньгам.

Филиппа испытующе сказала:

— Понимаешь ли, ведь я на самом деле не была виновна.

Арчи быстро возразил:

— Я это знаю, но Вильмот полагает, что дает тебе деньги на совершенно других основаниях. Я думаю, что он считает, что делает благородный жест: она, мол, виновата, но я великодушен… И что такое деньги — сущая ерунда! А я считаю, что деньги — это такая вещь, которую нельзя брать ни у кого, кроме человека, которого любишь. Я так смотрю на это. Напиши, дорогая, письмо — я его тебе продиктую — и укажи его поверенным, этим гнусным людям (они, наверное, существуют, так как, если бы их не было, этот старый дурак никогда бы не начал дело против тебя!), что ты отказываешься от его мерзких денег. Ведь ты же не хочешь пользоваться ими, не так ли, радость моя? Нет, ты бы не могла…

Он был так убежден, что она не может, так уверен, что она разделяет его точку зрения, что Филиппа не знала, что ей ответить.

Ее молчание дошло до его сознания и отрезвило его; он резко поднялся и повернул ее лицо к своему.

— Мы не можем любить друг друга, если ты будешь цепляться за эти проклятые деньги, — сказал он спокойно. — Это так. Я не могу допустить, чтобы другой человек содержал женщину, на которой я хочу жениться; это ясно, дорогая! Я знаю, что я кажусь тебе жестоким, но от этого я не отступлю. Вильмот в моем представлении есть все, что подло, мерзко и жестоко.