— И что он… увидел, когда лежал без сознания? — спросила Каховская.

Надя Иванова не донесла до рта ложку с тортом — её рука замерла в воздухе.

— Это Миша вам сказал, что он что-то видел? — спросила Надежда Сергеевна.

Я перевёл взгляд на Зоину маму — та невозмутимо улыбнулась.

— Я сама так подумала, — заявила Елизавета Павловна. — Ведь чего-то же он испугался?

— Дети много чего пугаются. И что здесь такого?

Надя пожала плечами.

— Мы с вами тоже часто видим сны, — сказала она. — В этом нет ничего необычного или ненормального. Ведь так? Доктор говорил: проблема может быть во временном кислородном голодании мозга. Он думает, что Мишины видения именно поэтому и происходят: от нехватки кислорода. Доступ артериальной крови к Мишиной голове на короткий промежуток времени становится недостаточным. От этого и все наши проблемы.

Иванова адресовала мне улыбку: пыталась взбодрить.

— Но скоро начнётся ускоренная перестройка организма — всё обязательно наладится, — сказала она.

Надя сообщила, что в детском саду приступы у Миши случались всё реже. Был перерыв длиной почти в год! Тогда Надя уже надеялась, что «всё закончилось». Но потом её сын пошёл в первый класс. Произошло «обострение». За первое же полугодие учёбы Миша потерял в школе сознание трижды (за что его потом и прозвали Припадочным — это я уже додумал сам). Во втором классе «болезнь» «слегка отступила»: был только один приступ. Надя уже подумала, что за третий год учёбы не случится ни одного. Но недавно приключился тот — майский. Он стал «самым сильным», отправил её сына в больницу.

Миша не приходил в сознание семь дней.

Надежда Сергеевна призналась, что те дни стали для неё «одним сплошным кошмаром». Целую неделю она будто «существовала в кошмарном сне», словно «кислородное голодание» в этот раз случилось не у Миши, а у неё («вот только сознание не теряла»). Надя почти не спала. Мало ела («похудела: новая юбка теперь сваливается — придётся шить другую»). Не включала телевизор. На работе у неё «всё выпадало из рук». Домой Надя возвращаться не желала. Будто боялась находиться в квартире одна. Часто плакала («нервы сдали»). Ноги сами несли её в сторону больницы, где лежал без сознания её ребёнок.

Она хотела быть рядом с сыном — постоянно.

В больнице её не успокаивали. Врачи сказали Ивановой, что с каждым днём «вероятность удачного исхода» снижалась. Сыпали ей в лицо статистическими данными — призывали «готовиться к худшему». На пятый день заявили, что надежды на выздоровление Миши почти нет. Говорили: пять дней «полной утраты сознания, сопровождавшейся отсутствием целенаправленных реакций на внешние воздействия» — большой срок. Объясняли: даже если «мальчишка» и очнётся, то навсегда останется «овощем» (Надя выразилась иначе, но я мысленно перевёл её сбивчивые объяснения в привычные для меня «термины»).

У Нади с самого утра побаливало сердце (словно что-то чувствовало) — в тот день, когда я открыл глаза.

Надежда Сергеевна рассказала Каховской, как я пришёл в себя («напугал медсестру»). Как потом доктора ежедневно отчитывались ей о «положительной динамике» моего выздоровления. Будто анекдот пересказала Зоиной маме тот случай с зеркалом — когда я увидел своё отражение. Поделилась с Елизаветой Павловной своей радостью от того, что я вновь заговорил и стал на ноги. В красках расписала ей, как я вновь учился ходить («упорно и без страха, как настоящий мужчина»).