Увещевания благоразумного Алана Кларка, мир и здравый смысл спокойных улиц Нью-Йорка, нормальная житейская суета, казалось, унеслась на многие миллионы световых лет. Мистер Квин, невзирая на похмелье и прочие драматические переживания, с мужеством отчаяния выхватил бутылку из рук мистера Бэскома.

В офисе Чудо-мальчика нашлась свободная рабочая комната, слегка пахнущая дезинфекцией и обставленная со всей роскошью уединенной кельи монаха, истязающего свою плоть.

— Вот сюда я скрываюсь, когда хочу подумать, — объяснил Бутчер. — Вы, ребята, будете пользоваться этим помещением все время, пока будете на контракте; я хочу постоянно иметь вас поблизости.

Эллери, оказавшись лицом к лицу с перспективой быть заключенным в клетку с четырьмя голыми стенами и с джентльменом, чьи причуды ничем не отличались от повадок маниакального убийцы, молча поднял на Чудо-мальчика умоляющие печальные глаза. Но Бутчер всего лишь усмехнулся и захлопнул дверь перед его носом.

— Ну ладно, — раздраженно произнес Бэском. — Садись и слушай. Считай, что ты допущен на равных основаниях на конкурс Академии Киноискусства будущего года.

С отчаянием поглядывая на дверь, ведущую в патио и к возможному спасению в случае острой необходимости, Эллери осторожно присел на стул. Лу улегся навзничь на полу и прицельно плюнул в раскрытое окно, заложив руки за нечесанную голову.

— Я вижу все это, — мечтательно проговорил он. — Толпа, репортеры, журналисты, идиотские речи…

— Оставь-ка рекламу, — сказал Эллери. — И давай факты, пожалуйста.

— Что бы ты сказал, — продолжал Лу тем же мечтательным тоном, — если бы «МГМ» ни с того, ни с сего стала бы снимать фильм из жизни Гарбо? А?

— Я бы сказал, что тебе следует прощать эту идею «МГМ».

— Нет-нет, ты не понял. И они, к тому же, будут снимать саму Гарбо в роли самой себя, а? Ее личную жизнь! — Лу торжествующе умолк. — Послушай, что это с тобой? Разве ты не представляешь себе: ее целомудренная девичья жизнь в Швеции, встреча с гением Стиллером, контракт со Стиллером в Голливуде — он берет с собой неуклюжую девочку, Голливуд покорен ею, а к Стиллеру охладевает. Стиллер отдает концы, любовь Джилберта, разбитое сердце, скрывающееся за невозмутимой маской — о Боже мой!

— Но согласится ли мисс Гарбо? — поинтересовался Эллери.

— Или предположим, — продолжал Лу, игнорируя его замечание, — что «Парамаунт» берет Джона, Лайонела и Этель, и связывает их вместе в фильме про их частную жизнь?

— Что-то в этом было бы, — нерешительно проговорил Эллери.

Лу вскочил на ноги.

— Знаешь, что я имею в виду? Так вот: у меня есть история из реальной жизни, которая переплюнет эти на целую милю! Знаешь, чьи биографии мы возьмем? Это будут самые грандиозные, ошеломляющие, величайшие биографии в истории американского театра! Драматические гении, эксцентрики сцены, постоянно враждующие между собой, — первые имена в Голливуде!

— Мне кажется, — нахмурился Эллери, — ты имеешь в виду Ройлов и Стьюартов?

— А кого же еще, во имя Всевышнего? — простонал Лу. — Ты понял замысел? С одной стороны Джек Ройл и его малыш Тай, с другой — Блайт Стьюарт и ее дочурка Бонни. Старое поколение и новое. Истинный цирк с четырьмя аренами!

И, переполненный энтузиазмом, он выскочил из комнаты, вернувшись через мгновение из кабинета Бутчера с недопитой бутылкой в руке.

Эллери задумчиво пососал нижнюю губу. Идея была неплоха, ничего не скажешь. В жизни Ройлов и Стьюартов хватило бы драматических моментов на целых два полнометражных фильма, да еще осталось бы на первоклассную пьесу для бродвейских театров.