Ну вот, это был магнитофон, я получила его назад; он, наверное, прослушал все записи; тут и очередная бумажка лежит…

Ты вдоволь повеселился, слушая, как я страдаю, урвал хороший кусок удовольствия, сидя там, в своей комнате, в одной из этих комнат, – стоило мне распахнуть все двери одну за другой, и я увидела бы, как ты сидишь в своей полосатой пижаме и пишешь, увидела бы твое мерзкое бледное лицо, твою настоящую улыбку, настоящие глаза – оттуда, из одной из комнат, твои безумные глаза глянули бы на меня; ты веселился, слушая мои плач, мой пьяный бред… Он словно изнасиловал меня – точно так же, как когда забрал мой дневник; так хочется убить его, страшно хочется убить.

Я очень рада, что магнитофон снова у меня. Становится легче, когда говоришь вслух, слышишь свой голос, свои мысли; совсем другое дело, – это вам не сидеть взаперти в собственной голове и воображать невесть что.

14. РЕШАЮЩИЙ УДАР

Дневник Джини

Валит снег. Тоннами. Небо низкое, серое, зловещее. Темнотища. Черкну пару слов – и вниз. Холодно. Спать хочется, голова болит, нервы взвинчены. Спала плохо, прыгала с боку на бок, – сколько же времени прошло с тех пор, как я могла спокойно спать? Слышу, Старушка уже ходит. Пора.

Дневник убийцы

Падает снег. Крупными хлопьями. Еще темно, но уже светает; холодно. Слышно, как завозилась Джини, и мама тоже, – спускаются в кухню. Сейчас оставлю Джини записочку:

«Доброе утро, Джини. Видела, какой снег валит? Прекрасный день для того, чтобы умереть! Словно небо ткет тебе свой снежный саван… Видишь, я делаю поэтические успехи. Ты любишь меня? Когда будешь в комиссариате, не забывай обо мне и моли Бога о том, чтобы тебя упрятали в тюрьму…

Пока».

Дневник Джини

8.45: собираюсь идти в комиссариат.

Мальчишки спустились вниз к восьми. Десять минут назад, вернувшись к себе, я нашла под дверью записочку. Значит, он преспокойно сунул ее туда, прежде чем пойти завтракать. Они жрали блины с вареньем и все вокруг заляпали – едят, как животные; можно подумать, они с голоду подыхают; с вымазанными красным вареньем ртами они смахивали на изголодавшихся людоедов – отвратительное зрелище. Особенно Кларк – как будто двое суток и крошки во рту не было: проглотил шесть блинов, отправился в сортир, а потом еще шесть навернул! Или у бешеных психов еще и аппетит ненормальный?

Не знаю почему, но я чувствовала что‑то враждебное, хотелось убежать сломя голову – швырнуть посуду прямо на пол и спастись бегством.

Конечно, он думал обо мне, и я, конечно, это почувствовала; я ощущаю его ненависть, желание сотворить зло, причинить зло мне; чувствую, как он везде рыскает и подсматривает, как думает о таких вещах… Господи, сделай так, чтобы меня упрятали за решетку, – пусть до конца дней своих я буду сидеть в тюряге, только вызволи меня отсюда!

Мальчишки меня зовут: собрались уходить, доктор вывел машину из гаража – пора. Его послание я разорвала и бросила прямо в коридоре: плевать мне на все, в конце‑то концов. Порядок – иду, иду!

Дневник убийцы

Мы отвезли Джини в деревню, к фараонам. Пока папа вел машину (медленно – из‑за гололеда), я смотрел на Джини, она была очень бледной, – наверное, так и не оправилась после смерти малютки.

Она – как и все прочие мамки‑няньки: на малышне у них свет клином сошелся. Убивай хоть полгорода, но не смей трогать невинного младенца с невидящими глазками и отвратительным слюнявым ртом.