Удивляться тут, впрочем, было нечему: поскольку всякий Рим может существовать только в постоянном противоборстве, как только в непрестанном движении могут существовать космические тела, постольку ему всегда требуется действительный или вымышленный противник, в той или иной степени супостат. Первый Рим даже умудрился ввязаться в войну с парфянами, которые обитали за границами Ойкумены, история Рима византийского представляет собой одну нескончаемую оборону, в свою очередь, третий, московский Рим, если не прял с агрессивными и взбалмошными соседями, то воевал с собственным Новгородом, боярами, монастырями, раскольниками и особенно последовательно с крестьянством, которое от излишней мечтательности всегда было склонно к бесцельному мятежу. Таким образом, мир внутренний и мир внешний означал для Рима безвременную кончину, чего ради римляне боялись сколько-нибудь продолжительного замирения пуще разгромов, голода и чумы.

Четвертый Рим, несмотря на всемирность своей идеи, был обречен почти исключительно на внутреннюю войну по скудости материальных возможностей, глухой периферийности и чисто русскому домоседству. Причем война эта обещала быть непрерывной, или перманентной, как выражался Троцкий, единственный из вождей, кто ее откровенно пропагандировал и манил с настойчивостью прямо маниакальной, и, в сущности, убрали его не только за то, что он угрожал самодержавию Сталина, но и за то, что для большевика он был непозволительно откровенен. К сожалению, логика социалистического строительства такова, что переход от естественного строя жизни к искусственному строю жизни, основанному на мечте, действительно требует предельной концентрации власти, а та, в свою очередь, требует сильной личности, не обремененной понятиями о нравственности и праве, а эта, в свою очередь, вынуждена развязать нескончаемую войну за искоренение здравомыслящего человека, поскольку она неизбежно делает ставку на "воодушевленного дурака", которого нетрудно убедить в том, что полное и окончательное счастье не за горами, что так называемая классовая борьба есть нормальный способ существования и что ради исполнения завета двух немецких сочинителей многомиллионному русскому народу следует основательно пострадать. Следовательно, это не так и странно, что огромные массы простых людей, чуждых тщеславию и вообще какому бы то ни было сложному интересу, охотно поменяли мирное житие на осадное положение, которое повлек за собой большевистский эксперимент. С профессиональных борцов взятки, как говорится, гладки, эта публика, мыслящая сугубо религиозно, способна была удовлетвориться жертвой во имя любого этического или общественно-политического учения, поскольку они генетически были мучениками ради мученичества, какие у нас во множестве развелись со времен Аввакума Петрова, доказавшего, что мученичество ради мученичества может быть смыслом жизни, - а простой народ не щадил своей плоти, видно, по той причине, что просто так оно веселей. Ведь первый римский диктатор Сулла оставил в народе благодарные воспоминания, потому что он взбаламутил жизнь, пощипал состоятельные слои и потому что при нем римляне стали жить преимущественно бесплатной раздачей хлеба, а кроме того, блажному, неуравновешенному человеку, равно способному на благодеяние и злодейство, обычно кажется заманчивой строгая регламентация жизни, избавляющая от случайностей и невзгод, на какой, кстати заметить, держался восточный Рим; наконец, для марксистского посева трудно было отыскать более пригодную почву, чем российская глухомань, населенная бедовым и весьма странным народом, который ни во что не ставил материальные блага, традиционно исповедовал малоземные, отвлеченные идеалы и всегда был готов за что-нибудь пострадать.