Из горла вместо крика вырвалось лишь слабое сипение, не принесшее никакого облегчения, и тут давление на веки пропало.

— Что-то я совсем голову потерял, — донеслось сверху, — надо же хоть один глаз оставить, а то, когда объект не видит того, что с ним делают, большая часть эффекта насмарку.

И палец по новой впился теперь уже только в одну, левую глазницу. В этот раз крик вышел просто на загляденье — с переходом в клекот. Федька уже начал было «уплывать», теряя сознание, когда давление на глаз (вызвав жуткую вспышку боли) резко ослабло, а вместо этого пальцы, будто щипцы, резко скрутили верхнюю губу. Подействовало похлеще нашатыря.

— Ты наверно думаешь, что сейчас тебе было страшно? — поинтересовались у Фёдора, пока он мучительно заглатывал воздух. Не дождавшись, а в принципе и не ожидая ответа, «Рыбоглазый» снова затянулся папиросой и покатал ее между пальцами. Увидев вытаращенный на нее в страхе глаз мальчика, он нарочно поднес её так близко, что прижег ресницы, а потом ещё и поднял веко и поводил тлеющим огоньком над зрачком… чтобы со смехом убрать опасность подальше со словами: «Не переживай, я могу долго не повторяться…»

— Для того, чтобы человек испытал настоящий страх, не нужно практически ничего. Даже папиросы. Достаточно просто отобрать какую-либо неотъемлемую потребность организма и дать понять, что вернуть её можешь теперь только ты. Например — сон. Самые отъявленные мазохисты или истовые фанатики ломались, если их лишали сна. То же самое можно сказать про темноту, тишину или возможность вытянутся в полный рост. Но это всё очень долго, а у нас с тобой нет столько времени. Но от этого возможности не становятся менее богатыми. Например — можно дать человеку понять, что этот конкретный его вздох — последний.

В этот момент «Рыбоглазый» слегка сместил центр тяжести и попросту уселся всем весом Фёдору на грудь. И тот действительно понял, что этот вздох — последний. Даже новые сильные мышцы были не в состоянии поднять вес пусть и не особенно крупного взрослого человека.

Лёгкие горели, но ещё больше терзал душу панический ужас и ледяное дыхание смерти. Если раньше страх хватал изнутри, то теперь Фёдор чувствовал, как его накрывает смертная пелена. Этот ледяной могильный холод напрочь парализовал волю, только где-то внутри билось нестерпимое желание жить.

— Знаешь, — попыхивая сигареткой «Рыбоглазый» с интересом наблюдал, как Фёдор разевает рот, будто выброшенная на берег рыба, в мучительной попытке вздохнуть, — я бы с удовольствием сейчас услышал от тебя — фамилию, имя и кличку, позывной в радиосети, дату и место рождения, место жительства и последнее место регистрации, численность и принадлежность базирующейся бандгруппы, имя, фамилию, кличку главаря банды и его личный позывной в радиосети бандформирований, наличие и местонахождение минно-взрывных средств на базе и вокруг нее, местонахождение тайников с оружием боеприпасами и другими материальными средствами. Но ведь ты все это и так расскажешь, причём не мне, а любому, кто спросит… Верно, мой хороший?

«А ведь он прав, — отстранённо подумал Фёдор, разглядывая тёмные кольца, плывущие перед глазами, — расскажу. И плевать мне на гордость и чужие жизни. Уже плевать. Хочется просто, чтобы всё скорее закончилось». В глубине души шевельнулось презрение и гадливость к самому себе, но быстро затихло, завёрнутое в смертный саван равнодушной апатии.

— Так вот, — продолжали разглагольствовать сверху, на миг приподняв задницу и давая сделать вдох, но тут же опуская её назад и заставляя выдохнуть такой желанный и сладкий воздух. — Всё это ты и так скажешь. Я далек от политики, но хочу одного, — в голосе Рыбоглазого вдруг прорезались настоящие чувства, и в душе разом трепыхнулась надежда, нет не на освобождение, а на то, что палач увлечётся и отпустит его из этого мира.