Он проворчал:

– От Боячека. В Гималаях чувствую себя гораздо легче, чем в кабинете нашего дорогого президента. Старика сдвинуть с позиций трудней, чем переместить Эверест из Азии в Африку.

– А пробовал передвинуть Эверест?

– Говорю тебе, я пробовал передвинуть Боячека. Это хуже…

Адель прервала наш разговор:

– Мартын, ты, кажется, осваиваешь место начальника Лаборатории ротоновой энергии? Каковы же успехи? Чему ты ухмыляешься?

Она явилась чего‑то властно добиваться. Я видел ее насквозь.

– Дорогая Адель, сними фильтры с глаз, они показывают неверную картину.

– Разве ты не за столом Кондрата? И разве тебя не осеняют лики великих святых науки? – Она показала на портреты Ньютона, Эйнштейна, Нгоро и Прохазки. – И вид – самый начальственный.

– Руководящий, – важно добавил Эдуард. – Между прочим, Мартын, я всегда был уверен, что ты создан для руководства. У тебя, знаешь, такие директивные…

– Глаза, – подсказал я.

– Нет, не глаза. Впрочем, глаза тоже. Я имел в виду жесты, слова. В общем, поступки. Мы с Аделью так поняли твой приход в лабораторию, что теперь будешь возглавлять ее ты. Допустишь и нас? Или подтвердишь изгнание?

– Вы хотите вернуться в лабораторию?

– Да, – ответила Адель. – Несчастные изгнанники – роль не для нас. Ты ведь вернулся.

Пока она говорила, я торопливо обдумывал, как держаться. Их приход был неожиданным, неожиданным было и желание вернуться в лабораторию. И я не знал, что сказать о своем появлении в ней. Где мера той откровенности, какую могу разрешить себе? Я осторожно начал:

– В общем, конечно, Кондрат нас прогнал. Но Кондрата нет. И лаборатории нет. Куда вы собираетесь возвратиться?

– Туда, куда воротился ты, – ответила Адель. – Ты в лаборатории, ты сидишь за столом ее бывшего руководителя. Значит, лаборатория есть.

– Я сижу в лаборатории, но, повторяю, лаборатории нет.

– Тогда зачем ты появился здесь?

На это я мог ответить открыто:

– Ларр и Сомов предложили мне расследовать обстоятельства катастрофы – вот почему я за этим столом. С возобновлением экспериментов это не связано.

– Ларра и Сомова не устраивает заключение комиссии, расследовавшей катастрофу?

– Оно им кажется недостаточным, Адель. Они хотят услышать мнение человека, долго работавшего в лаборатории.

– Логично. Но мы с Эдуардом тоже работали в лаборатории. Почему обратились к одному тебе?

– Об этом надо спрашивать не меня, а их. Я не знаю, почему они выбрали меня, а вас игнорировали.

– Но ты бы мог сказать, что без нас расследование будет неполным, что и наше мнение имеет немаловажное значение. Почему ты этого не сделал, Мартын?

– Конечно, я должен был вспомнить о вас, когда меня вызвали Ларр с Сомовым. Но я не вспомнил. К сожалению, было так.

– Ты понимаешь, что твой ответ несерьезен?

– Другого у меня нет.

Она долго не отрывала от меня гневного взгляда. Эдуард молчал. Он как бы показывал, что и сам разговор, и результаты разговора его занимают мало. Уверен, что в эти минуты он размышлял о чем‑то постороннем.

– Хорошо, примем, что серьезного ответа на серьезный вопрос у тебя нет, – снова заговорила Адель. – Ответь тогда на другой вопрос. Ты не посоветовал привлечь нас к расследованию, но разве не мог информировать о нем? Вызвать если не для дружеской, то хотя бы для официальной беседы? Или и на это не можешь ответить?

– На это – могу.