– А картина, естественно, темна, раз ты нас не вызываешь. И нам пришлось самим напроситься на прием.

Я игнорировал ее иронию и ответил как можно более дружески:

– Ты права, Адель, катастрофа для меня пока темна. Загадка гибели Кондрата остается загадкой.

– Ты уверен, что удастся разъяснить эту загадку?

– Надеюсь на это.

– Хорошо. С Кондратом понятно. Он погиб, причины гибели остаются теми же, какие указаны официально: неосторожное включение линии высокого напряжения на горючие материалы. Так?

– Не просто горючие, а взрывчатые.

– Пусть взрывчатые. Оставим на время трагедию Кондрата. Вернемся к ней, когда ты бросишь на нее свет. Не возражаешь поговорить о другом?

– Как я могу возражать, не зная, о чем это «другое»?

– Не притворяйся. Ты знаешь, о чем я буду спрашивать! Так или не так?

– Так. Знаю. Спрашивай.

Адель все же помедлила. Я внутренне сжался. Она еще не понимала, что я не смогу честно ответить на то, о чем она спросит. На мне железной цепью висел обман Кондрата. Пока я не дознался, почему он обманул нас, я не мог прямо сказать им обоим, что был обман. У Кондрата, несомненно, возникли важные причины для удаления нас из лаборатории, более важные, чем наука, чем наша дружба, чем его чувство к Адели, наконец. И я еще не знал, что честней, что нужней: раскрыть обман или умолчать о нем. Прикрыть один обман другим я не мог. Честно во всем признаться – не смел.

Адель задала вопрос так резко, как если бы наносила удар:

– Мартын, только правду: не было ошибки в экспериментах? Не было того провала, каким ошеломил нас Кондрат?

Я постарался хоть на минуту ускользнуть от прямого ответа.

– Какие у тебя основания спрашивать об этом?

– Ты заменяешь ответ вопросом. Хорошо, я отвечу тебе. И ты, и Кондрат, конечно, понимали, что, уйдя из лаборатории, я снова проверю свои вычисления. В них не было ни малейшей ошибки, я это установила окончательно. Вот мои основания для вопроса.

– И Кондрат говорил, что в твоих вычислениях нет погрешностей. И что просчет в неправильном определении величины Тэта. Эксперименты подтвердили, что надо исходить из нового значения константы.

– Это ты подтвердил, что эксперименты подтвердили? Не забывай, пожалуйста, что ты проверял записи.

– Не забываю.

– Ты тогда объявил нам: эксперименты свидетельствуют, что Тэта в сто раз меньше, чем первоначально принята.

– Все верно. Записи в рабочем журнале показывали, что константа иная, чем мы считали.

– Я снова повторяю вопрос, от ответа на который ты уклонился: не было ли ошибок в самих экспериментах? Правильно ли вписали в журнал данные?

На это я ответить не мог. Я старался не глядеть Адели в лицо.

– Воздержусь от прямого ответа на твой прямой вопрос.

– Почему?

– И на это не отвечу. По крайней мере, пока не закончу расследование. Тогда, возможно, что‑то скажу.

– Возможно или наверное что‑то скажешь?

– Этого сейчас не знаю.

Она повернулась к молчаливому Эдуарду.

– Ты слышал, Эдик? Я говорила тебе, что и в нашем устранении из лаборатории, и в самой гибели несчастного Кондрата скрывается тайна. Ты и теперь не веришь, что я права?

Он нехотя откликнулся на ее взволнованное воззвание:

– Ты хотела спросить о журнале, помнишь?

– Помню. Мартын, я не экспериментатор и должна тебе верить во всем, что относится к лабораторным работам. Но мы с Эдиком хотим сами взглянуть на рабочий журнал, который ты так внимательно изучал в тот день.