В этой истории мне непонятен только один момент. Почему все четыре средства, которыми могло быть совершено убийство, как бы выставлены напоказ?

Из соседней комнаты послышались громкие голоса: горничная и полицейский о чем-то яростно спорили. Дуглас и Куртис поспешили в спальню.

Эркюль Ренар, надев перчатки, стоял у стола и вертел в руках раскрытую бритву.

— Гортензия хоть в чем-то оказалась права, — сказал полицейский. — Только дурак может так править бритву. Смотрите, какие на лезвии царапины. Зачем он налил на точильный камень столько масла? И все же вены у мадам вскрыты не этой бритвой. На ней нет крови. Убийца смыть ее не мог. Иначе вместе с кровью он смыл бы и масло.

Полицейский в явном раздражении сложил бритву и положил ее обратно на стол.

— Зачем ему понадобилось ее точить?

— Может быть, до приезда комиссара ее не следовало трогать? — осторожно поинтересовался Куртис.

— Я исполняю свои обязанности, — гордо ответил полицейский. И в доказательство своей непререкаемой компетентности в вопросах проведения осмотра места преступления нарочито громко продолжил: — А теперь лежащий у окна револьвер. Мамаша, ты видела в его руке револьвер?

— Нет, не видела.

Эркюль Ренар, крякнув, нагнулся, поднял оружие, повертел его в руках.

— Автоматический, английского производства, — со знанием дела заключил он. — Это важно. Заряжен до отказа. Отлично. А где же то, чем убили мадам?

Куртис провел полицейского в ванную. Следом за ними туда вошли Дуглас и горничная. Увидев валяющийся в черной ванне кинжал с пятнами крови, Гортензия испуганно отшатнулась.

— Мне он знаком! — воскликнула она. — Этот кинжал принадлежал мадам. Он с Корсики. Три или четыре года назад месье Стенфилд, к которому я обращалась, чтобы он перевел мне письмо, подарил его мадам. Она очень им дорожила и всегда держала при себе.

— Странная игрушка, мамаша, — заметил полицейский. — Тем не менее я запишу ваши слова. Вчера вечером мадам привезла этот кинжал с собой?

— Да. Я убрала его в ящик трюмо. Воцарилось молчание.

— Мне многое здесь непонятно, — не сводя глаз с кинжала, наконец произнес Эркюль Ренар. — Мадам истекла кровью. Это ясно как день.

Он наклонился над ванной и осторожно, кончиком указательного пальца правой руки, одетой в перчатку, коснулся лезвия кинжала.

— Так, а это что — кровь? Да. Выходит, убийца, вскрыв мадам вены, держал ее в ванне до тех пор, пока та не истекла кровью. Но как ему это удалось? Мадам была сильной женщиной. Если бы он на нее напал, она оказала бы ему сопротивление: стала бы кричать, царапаться. Но следов борьбы я здесь не вижу. Возможно, убийца сначала нанес ей удар по голове, и она потеряла сознание.

— Взгляните вон на ту коробочку на полке, — подсказал Куртис. — Мой друг думает, что в ней снотворное.

Полицейский взял коробочку, поднес ее к носу и понюхал.

— Ну, мамаша, а на это что скажешь? — грозно спросил он горничную.

— Там снотворное. Ну и что из этого? Против воли мадам таблетки бы не приняла. Да и в ванну залезть ее никто бы не заставил. Она бы сопротивлялась!

— Тогда предположим, что снотворное она приняла сама. Гортензия, поморщившись, смерила полицейского презрительным взглядом:

— Папаша. Да ты такой старый, что ничего уже не соображаешь! Зачем мадам принимать снотворное, если она… прямо-таки горела желанием встретиться с любовником? Ну, ты даешь!

— Тогда почему коробочка с таблетками на полочке, а рядом стакан?

— Почему, почему! — Гортензия зыркнула глазенками туда-сюда.