Здесь в памяти опять был провал. Помню, что у меня так схватило виски, что свет люстры под потолком показался вывернутым наизнанку негативом — лучи были черными, а предметы отбрасывали светлые тени. И тошнота… Наверное, тогда это и началось. Реакция на все, что уже произошло? Или я действительно чем-то успел отравиться на банкете?

Кажется, я спустил пузырек в унитаз. Или в мусоропровод? Я уже плохо соображал. Мог даже оставить пузырек на тумбочке. Или не мог? Утром — я был в этом уверен — пузырек мне на глаза не попадался. Исчез. Значит, я от него избавился.

Вот вам и мотив, вот и возможность.

Если бы не отвратительное самочувствие, перемежающаяся потеря памяти — я слышал, что при сильных пищевых отравлениях это бывает, я и в самолете действовал бы осмотрительнее.

Осмотрительнее — как?

И пусть я, наконец, вспомнил то, что предшествовало отъезду из отеля, это вовсе не избавляло меня от необходимости объяснять иные противоречия. Мотив — да. Но как я это сделал? Уколол Айшу Ступник в шею — как подсказывала память? Или под лопатку — как это утверждали Бутлер с Липкиным? Если память опять сыграла со мной шутку, то она выбрала для этого самый неподходящий момент.

Или, наоборот, самый подходящий? Память пыталась сохранить для меня остатки душевного равновесия, поскольку лишь это противоречие оставляло мне хоть какую-то лазейку. Для чего? Что было, то было.

И почему я постоянно забываю еще об одном противоречии, даже более серьезном, чем шутки моей памяти. Вторая Айша Ступник. Это ведь — объективная реальность, данная нам в ощущениях и записанная в полицейском протоколе!

А что, если?..

Действительно, если мир вывернулся наизнанку настолько, что я, Песах Амнуэль, историк, профессионал, человек, хотя и увлекающийся, но вполне разумный, если я оказался способен убить женщину, с которой был знаком всего-то часа три-четыре… Почему тогда не допустить другой идеи, пусть фантастической, но вполне реальной в мире, где экстрасенсы лечат ауру ладонями, летающие тарелки опускаются на балконы, а параллельные миры серьезно обсуждаются в научных журналах?..

Я лежал в темноте, мне казалось, что Рина не спит, прислушивается к моему дыханию, и потому я старался не дышать вообще, выглядеть трупом — репетировал роль, которую придется сыграть в недалеком будущем…

«Если все разумные версии оказываются ошибочными, нужно принять ту, которая осталась, даже если она выглядит безумной.» Кто это сказал? Холмс? Пуаро? А может, вообще, Альберт Эйнштейн?

Хорошо сказал, главное — верно.

Если версия объясняет все, значит, она не может быть безумной. Она может быть только правильной.

Должно быть, я все-таки уснул — слава Богу, без сновидений.

Роман позвонил в восемь утра. Рина уже ушла, а я стоял под душем, и единственным моим неприятным ощущением были мысли. Я вылез из ванны и пошлепал босыми ногами по холодным плиткам.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Роман.

Что-то было в его голосе, чего я не смог определить.

— Нормально, — сказал я без особой уверенности.

— Где тебя искать в случае необходимости? Ты будешь дома или опять поедешь в университет?

Только не туда. Работы было, конечно, достаточно, особенно после дискуссий с коллегами и кое-каких документов, с которыми мне удалось ознакомиться во Франции. Но думать сейчас об исторических аспектах торговли оружием в какой бы то ни было точке земного шара… Увольте.

И еще — в читальном зале наверняка опять будет сидеть Люкимсон, а уж его-то видеть у меня и вовсе не было никакого желания. Хватит с меня ночного визита. Кстати, а сколько я заплатил этому врачевателю памяти? Двести? Триста?

— Буду дома, — сказал я.