Я принесла детям нового хомячка. У меня, конечно, были угрызения совести по отношению к бедному зверьку, но при виде сияющих лиц детей я почувствовала, что поступила правильно.

– Как всё-таки просто осчастливить детей, – сказала я, а Тони вздохнула:

– Меня осчастливить ещё проще. Мне ничего не надо, дайте только разок проспать всю ночь.

Так как у неё в морозилке уже накопилось изрядное количество грудного молока, а у меня не было особенных планов на выходные, я пообещала ей в ночь с субботы на воскресенье посидеть с детьми. Более того:

– Я приду уже после обеда, чтобы вы с Юстусом спокойно привели себя в порядок. Ты сможешь принять ванну и сделать причёску, потом вы, держась за руки, отправитесь в кино, а затем куда-нибудь поесть. Когда вы вернётесь, то увидите убранную квартиру, мирно лежащих в кроватях детей и хомяка в клетке, – сказала я, и Тонины глаза засияли. – Ты будешь без помех спать целую ночь, лучше всего с берушами в ушах, на тот случай, если дети проснутся, а утром сможешь валяться сколько захочешь. Я принесу тебе завтрак в постель.

– Изумительно, – сказала Тони. – По мне, кино и поесть мы можем из программы выкинуть и начать прямо с берушей!

Но до Тониных берушей дело не дошло.

Я как раз захлопнула свой блокнот с кучей солнышек и собиралась выключить свет, как вдруг услышала дикий вопль.

Я не могла понять, исходит ли он от человека или от животного, но он был так неописуемо ужасен, что у меня всё тело в момент покрылось гусиной кожей. Я в пижаме выбежала из комнаты и помчалась в сад, откуда донёсся крик. На террасе я остановилась как вкопанная, не в силах пошевелиться при виде картины, представшей моему взору.

Там, где у нас раньше была песочница, сейчас находилась ротонда, окружённая тщательно подстриженной изгородью. Круглая клумба посреди ротонды была плотно засажена луковицами нарциссов, распустившихся волшебным сияюще-жёлтым морем. Поздней весной Йост засеивал клумбу однолетними растениями, и в июле там наперегонки расцветали примулы, фацелии и белые левкои. Под этой цветочной роскошью, прямо в центре клумбы, находилась ещё и могила нашего кота Кашмира, умершего пару лет назад от старости.

Было уже около полуночи и потому очень темно, но клумба была освещена колеблющимися огоньками свечей, в центре клумбы стояли Филипп и Хелена, а вокруг них валялись растоптанные жёлтые цветы. Филипп и Хелена были практически голые, их кожа молочно светилась в темноте. Я сразу поняла, что то, что отвратительными ручьями стекает по их рукам и груди – это кровь, но я вначале подумала, что Хелена поранила себя ножом, который блестел в её вытянутой руке. Но потом я увидела, что кровь течёт из маленького обвисшего предмета, который она другой рукой прижимала к шее. Это была крыса, хеленина крыса, как потом оказалось, и я сообразила, что вопль, который я услышала, исторгла именно она. Мне понадобилась ровно секунда, чтобы охватить всю картину целиком – моего скорчившегося брата и Хелену с окровавленной крысой в одной руке и с ножом в другой.

– Асперго, асперго, асперго, – бормотала она с закрытыми глазами, а Филипп рядом с ней странно поскуливал.

Ужас, страх, отвращение и неописуемый гнев заставили меня заорать. Я орала, пока бежала к ротонде, и я всё ещё орала, когда Хелена открыла глаза и попыталась проткнуть меня ножом. Её реакция была настолько заторможена таблетками, что я успела прижать её спиной к газону до того, как ей удалось до меня дотянуться. Со всей силой и яростью я выкрутила ей руку, и она выпустила нож.

– Не сейчас, – прохрипела она.