Бирнбаум нерешительно вертел в руке улитку «sarcitis».

– При некотором старании из миозита можно сделать каприс, – сказал он. – Делать?

Я кивнула, переделывая «break» в «bread». Во мне начало расти мирное чувство – как перед пасхой, когда вся семья собиралась на кухне, чтобы красить яйца. Я попыталась упорядочить свои запутанные мысли.

– Почему вы, собственно говоря, пришли? – спросила я. – И как вы узнали, где я живу?

– Ваш адрес я нашёл в вашем личном деле. Что это недалеко от меня, я понял ещё раньше. – Бирнбаум опустил свою улитку в траву. – Я просто хотел узнать, как у вас дела. Вы сегодня после обеда выглядели так плачевно. Да вы, собственно, всю неделю были какая-то не такая. Сегодня утром на редакционном совещании, когда Бекер демонстрировал фотографии со спа-хутора, вы были мыслями где-то далеко.

В самом деле. Мне стоило бросить лишь один взгляд на свои красочные фотографии в целлофане, как я уже была в мыслях где-то далеко – перед моими глазами возникло полдюжины совсем других фотографий: Бекер, запертый в сауне вместе со всеми растениями, на которые у него аллергия, Бекер, замёрзший до синевы на ледяном ложе, Бекер на трамплине, завёрнутый в целлофан, Бекер, захлёбывающийся расшлаковывающим напитком…

– Я подумал, что вы, быть может, заболели, но теперь я знаю, что вас глубоко задело что-то другое, – продолжал Бирнбаум. – Хотя я не совсем понял, что же всё-таки произошло.

Да, его было в этом трудно упрекнуть.

– Мой братик поэкспериментировал с наркотиками и с тех пор отдыхает в своей комнате, его подружка зарезала крысу и в наказание отправилась в психушку, я прервала свою диету и перестала верить во всё хорошее в людях, моя мать безуспешно пытается очистить атмосферу с помощью ароматических палочек, а мой отчим завтра утром переселяется в отель, – я в телеграфном стиле перечислила все события прошедшей недели. – Да, и моя сестра сейчас, вероятно, ломает нос менеджеру филиала в супермаркете. Но не надо волноваться, её муж адвокат, и я полагаю, что четыре года недосыпа могут рассматриваться как смягчающее обстоятельство.

– Почему вы вообще сели на диету? – спросил Бирнбаум.

Я отмахнулась.

– Ах, я думала, что надо бы что-то предпринять по поводу распределения жира в организме. И кроме того, есть некий Борис, которому нравятся женщины 44 размера. По крайней мере, я так думаю.

Бирнбаум почесал нос лаковым карандашом. Очевидно, он не знал, что ему сказать.

– Вы, наверное, думаете, что я совсем сбрендила, – сказала в полнейшем расположении к нему. – Как и остальная моя семья. Для нас надо открыть собственное закрытое отделение.

– Ну да, а кто может сказать о себе, что он нормальный? – возразил Бирнбаум. – Ой! Может ли быть, что улиткам нравится сапожный крем? Вы только посмотрите! – И действительно, на его туфлях удобно устроились две улитки. На левой сидела улитка со словом «kiss», а на правой – улитка с надписью «her».

– Ну что ж, – сказал Бирнбаум, положил ладонь мне на затылок и поцеловал меня в губы.

Я была так ошеломлена, что просто застыла на месте, а когда я поняла, что происходит, он внезапно отпустил меня, поднялся и бесцеремонно сказал:

– Мне пора.

Я ничего не ответила, только дотронулась до своих губ, как будто это был первый поцелуй в моей жизни. Как какая-нибудь юная, невинная девушка в нежном фильме о любви.

Бирнбаум ухмыльнулся. Это была совершенно новая ухмылка, не волчья, не коварная и не лукавая. Это была довольная ухмылка.

– Пока, – сказал он и пошёл. Он, очевидно, счёл, что внёс сюда достаточно замешательства. Но у ворот он снова обернулся, видимо, ожидая от меня какой-нибудь реакции.