— Значит, ты не доверяешь моему опыту, — проворчал Гуров. — Считаешь меня дилетантом, который не способен разобраться в истинных мотивах преступления.

— У тебя что-то есть! — догадался Орлов.

— Петр, я бы не звонил, если бы у меня ничего не было. Продли мне командировку.

— Хорошо. Какая тебе нужна помощь?

— Пока никакая.

— Понял. Прошу докладывать прямо мне раз в сутки о том, что там у тебя происходит.

Ершов вошел в камеру для допросов, глядя прямо перед собой. Выглядел он осунувшимся, усталым и собравшимся в комок. Может быть, это ощущение вызывал старенький застиранный спортивный костюм, в который Ершов был сейчас одет. Гуров уловил, что в майоре нет никакой апатии, а есть только замкнутость. Сейчас он напоминал скорее сжатую до предела пружину, а не спокойного и расчетливого участкового, который способен уговорить даже разъяренного пьяного дебошира отдать ему нож.

— Садитесь, Александр Иванович, — предложил Гуров. — Вы помните меня?

Ершов медленно повернул голову и посмотрел на полковника. Конечно, он вспомнил его. С ним еще капитан был из областного управления. А этот из Москвы, из уголовного розыска. Чувствуются столичные повадки. Ершов молча сел на табурет и стал смотреть на стол перед полковником.

— Александр Иванович! — заговорил Гуров. — Вы меня вспомнили, это ясно. Я представлялся вам тогда, во время нашей случайной встречи. Так что не будем ходить вокруг да около. Я был в вашем районе с плановой проверкой от главка уголовного розыска, узнал о случившемся и задержался, чтобы разобраться. Поверьте, я могу вам реально помочь, защитить и вас, и ваших близких. Я ваше спасение, так что давайте начистоту. Что произошло на самом деле?

Ершов поднял глаза на полковника. В них не было страха, раскаяния, уныния, ненависти. Пожалуй, лишь одно ожидание и терпеливость.

— На самом деле я убил Бурмистрова, — просто сказал он и отвел глаза.

— Вам незачем было его убивать, это во-первых, — возразил Гуров. — Вы не могли его застрелить в состоянии аффекта, потому что не страдаете истерией, являетесь очень выдержанным и хладнокровным человеком. Это во-вторых. Я собственными глазами видел вас в очень сложной ситуации.

— Как же не было мотивов, когда их хоть отбавляй. — Ершов прищурился. — Чиновники довели страну до ручки, тащат ее в пучину, продались американцам, развалили армию, органы внутренних дел. Мотивов хоть отбавляй. Я увидел вора и убил его из чувства ненависти.

Гуров ясно видел неприкрытый сарказм, откровенную издевку. Но почему этот человек так вел себя? Ответ мог быть только один: он прекрасно знал местные нравы и порядки, лучше других понимал, что никому верить нельзя. До бога высоко, до царя далеко — так, кажется, раньше говорили. Вот и этот московский полковник как приехал, так и уедет.

— Ладно, — согласился Гуров. — Можно ответить и так. Только объясните мне, Александр Иванович, почему же вы раньше никого из чиновников не убивали. Что именно в тот день переполнило чашу вашего справедливого терпения? Почему вы начали осуществлять свой террор именно тогда, не раньше и не позже?

— Так уж вышло. — Ершов нервно дернул плечом. — Слово за слово, и понеслось. Деталей я уже точно не помню.

— Хорошо, — решительно сказал Гуров. — Что вам нужно для того, чтобы вы поверили мне, убедились в том, что я хочу и могу вас спасти?

— Наверное, чтобы вы тоже начали их стрелять. — Ершов улыбнулся одними губами.

Глаза у него так и оставались темными, как будто зашторенными.