— Это ты нас с китайцами попутала, — сказал Мазур. — Да и китайцы давно в одинаковых куртках не ходят, у них в придачу к коммунизму давно уже вполне себе капитализм. А у нас и коммунизма давно нет…

— Я знаю. И все равно, как-то непривычно… Ты же из красного поколения, наверняка был членом компартии…

— Был, — пожал плечами Мазур.

Все они были членами партии, а как же — вот только пропаганда, призывы и лозунги как-то обтекали мимо, не задерживаясь в ушах. А в незабвенном августе девяносто первого все они как-то равнодушно забросили партбилеты подальше в стол и думать о них забыли. Все, кроме доктора Лымаря: добрый доктор Заболит, как его часто именовали, от своего билета избавился довольно экзотическим образом: узнав о том, что ГКЧП бесславно накрылся медным тазом, Лымарь, будучи пьяным в хлам, вышел на Литейный и стал там свой партбилет жечь, высоко его воздев. Набежавшие демократы, без водки пьяные от своей, изволите ли видеть, победы (а кое-кто и от водки), стали шумно доктора поздравлять: наконец-то решил порвать с членством в преступной организации, молодец, хотя и несколько запоздало, надо бы пораньше… Шатаясь и глядя на них, как солдат на вошь, Лымарь внятно объяснил:

— Не, мужики, у меня другая мотивация. Не хочу состоять больше в партии, которая разучилась классно перевороты устраивать…

Демократы на него сгоряча кинулись со всем пылом победителей, но когда двое передовых получили в торец так молниеносно, что никто ничего не понял — только ножки мелькнули, брызнули от доктора, словно воробьи, в которых запустили поленом… Большой оригинал доктор Лымарь, герой номер один кружащих среди своих феерических баек, на три четверти, как пишут иногда романисты в начале книги, основанных на реальных событиях…

— Сюрреализм какой-то, — сказала Николь. — Я понимаю, что ваше молодое поколение о коммунизме не думает нисколечко, видела я ваших и в Париже, и в Амстердаме — это, скажу я тебе, зрелище… Похуже марсельских отморозков, успевай только прятаться… Но ты-то из другого поколения. Что там у вас должно было так перевернуться, чтобы советский адмирал в стиле классического гангстера грабастал алмазы… I

— Се ля ви, шери, — сказал Мазур, не моргнув глазом. — Многие давно поняли, что алмазы предпочтительнее идеалов… Мы на полной скорости догоняем ваш цивилизованный Запад, он все чаще оглядывается в страхе, но все равно догоним, поимеем и обгоним… Кое в чем.

— Не сомневаюсь, — сказала Николь. — Да, а что такое по-русски, она сосредоточилась, и старательно выговорила; — «Какая тьолка… Так и:..» Столько раз от ваших слышала…

— Ну, это такая привычка отпускать комплименты красивой девушке, — сказал Мазур.

— Судя по взглядам; и жестам, эти комплименты не на языке высокой поэзии звучали. Ох, как скучню вот так лететь… Нальешь еще?

— Попозже, — сказал Мазур. — Чтобы не отрубилась раньше времени, а то возись потом с тобой…

— Глупости. Если глотну еще пол стаканчика, не отрублюсь и даже качаться не буду. Я свою меру знаю…

— Меру знала душа, а душа у нее была широкая… — проворчал Мазур пол нос.

— Ну я тебя прошу! — она уставилась с преувеличенной мольбой. — Ну пожалуйста! Что ты за моряк, если жалеешь для красивой девушки глотка виски?

Мысленно послав ее туда, куда красивые девушки попадают в прямом, а страшилки — в переносном смысле, Мазур все же налил. А заодно и себе, грустно констатировав, что в бутылке не осталось и четверти — усидели как-то незаметно в сжатые сроки…

И вновь расслабился в приятной безопасности, глядя на медленно уплывавшие назад леса и заросли желтой кустистой травы, на идущие параллельными курсами пухлые белоснежные облака, не обгонявшие и не отстававшие.