Стелла рассмеялась, но с горечью. Она давно тренировала перед зеркалом презрительную усмешку и сейчас воплотила ее на практике.

— Ты это говоришь несерьезно. — Стелла с побелевшим лицом и плотно сжатыми губами принялась напяливать ботинки. — Бабушка думала только о себе, а ты, разумеется, идеал. Она меня предупреждала, что именно так все и будет. Она говорила, что ты попытаешься настроить меня против нее. А еще она сказала, что ты обвинишь ее во всем, что случилось.

— Что это значит — «она сказала»? — В этот самый день, в эту самую секунду все лучшие побуждения Дженни перестали быть таковыми. Все, что она пыталась сделать для пользы дочери, теперь оказалось только во вред. — Ты разве разговаривала с бабушкой?

— Разговаривала, и не один раз, а все эти годы. Вот именно! Мы перезваниваемся, когда тебя нет дома. Когда ты не можешь вмешаться и разрушить для нас все, как обычно делаешь.

Стелла замотала шею шарфом. Глаза ее с золотыми искорками смотрели холодно. Точно такие глаза, как у ее отца. Она унаследовала от него даже больше черт, чем думала. Это стало ей ясно в ту секунду, когда она увидела, какую боль причинила матери. Больше не нужно было строить из себя примерную девочку, воспитанную и послушную. Стелла поняла, что баланс сил сместился, и ей это нравилось. Каким-то образом, когда мать потеряла бдительность, Стелла обрела власть.

— Так вот, мне все равно, что ты думаешь, и мне нравится этот подарок, который прислала бабушка. Если, когда я вернусь из школы, его здесь не будет, я уйду из дома. Без шуток. Я перееду к отцу.

— Стелла, не будь смешной.

Уилл был слишком занят собой, чтобы заботиться о ком-то другом; он даже ни разу не позволил Стелле остаться у него на ночь. Иначе ему пришлось бы прибраться в квартире, сходить на рынок, купить хлеба и молока, завести будильник, подумать еще о ком-то, кроме себя.

И все же у Дженни от страха по спине пробежали мурашки. Люди все время теряют друг друга, разве нет? Люди уходят навсегда.

«Попридержи язык, — велела себе Дженни. — Пережди этот день, будь умной. Тринадцать, — в очередной раз вспомнила она. — В этом все дело. Это не только число, это болезнь, и, как всякая болезнь, пройдет».

— Я не шучу, — повторила Стелла, уходя в школу. Она уже опаздывала, но тем не менее не торопилась, переполненная новым для себя ощущением власти. — Уйду и не вернусь.

Точно так когда-то говорила своей матери Дженни, а вскоре она осуществила угрозу. Поэтому теперь ей хватило мудрости не спорить со Стеллой. Услышав, как захлопнулась входная дверь, она заставила себя взглянуть на маленький домик, присланный из Юнити, хотя от одного его вида ей стало не по себе. Она успела забыть, что этот дом, круглый по форме и выкрашенный белой известью, очень похож на свадебный торт. Она успела забыть, как симпатично он выглядит на расстоянии, если не знать, что там внутри. В задней половине дома находилась ее спальня с прозрачными занавесками на окнах, где она провела столько одиноких часов в ожидании, когда повзрослеет. А вот и парадная дверь, которой она грохнула, поссорившись в последний раз с матерью, когда убежала на свидание с Уиллом и покинула Юнити. А там, в углу гостиной, за диванами, сшитыми из бархатных лоскутков, рядом с книжными шкафами с тщательно нанесенными на них пятнышками, чтобы было похоже на золотистый дуб, стояла копия стеклянного сувенирного шкафа. Десять крошечных стрел с наконечниками, выкрашенными алой краской, были аккуратно разложены в два ряда.

Вокруг дома располагались кустарники лавра, посаженные на раствор, вечно цветущие, из фетра и проволоки. Оригинал живой изгороди в Юнити, как говорили, был самым высоким в штате и с каждым годом становился все выше и гуще.