Элинор Спарроу всегда бодрствовала в этот час. У нее не так много осталось времени, чтобы растрачивать его попусту, поэтому спала она урывками. Если все-таки ей удавалось забыться на несколько часов беспокойным сном, то каждый раз она видела снег. Дженни, осаждаемая снами матери, нарисовала целую серию снежных пейзажей, разместившихся на комоде и подоконнике. За последние несколько дней она скупила столько тюбиков белой краски, что Мейвис Стрикланд, следившая за ассортиментом небольшого отдела художественных принадлежностей при местной аптеке, посоветовала Дженни обратиться непосредственно к поставщику.

Но Дженни не могла обойтись одной белой краской. Она давно поняла, что снег бывает голубым, фиолетовым или бледно-розовым. Случается так, что он становится неотъемлемой частью чьей-то жизни: ее любовь к Мэтту напоминала снежную бурю, внезапную, беспощадную, не дававшую возможности дышать. Волосы Стеллы, когда она их срезала, наверняка упали на пол в Лизиной ванной, как снег, бесконечным ослепляющим вихрем. Снег — это мука в кухне чайной, когда ее просеивали в миску, или мыльные хлопья, когда Дженни стирала простыни матери; снег — это рисовый пудинг, который Дженни приносила наверх на посеребренном подносе, одно из немногих блюд, не вызывавших пока у Элинор отвращения. Звезды, как снег, опускались черной ночью. Снег был и в пылинках, что высвечивались в солнечных лучах, проникавших в окно библиотеки. Снег в скрипе последней засохшей ветви старого дуба на углу Локхарт и Ист-Мейн, до сих пор не срезанной, но сохранившей тонкие листочки, которые подрагивали, как дрожит воздух перед бурей, перед тем как воцарится полное спокойствие, в ожидании того, что неминуемо пройдет. Снег собирался в лепестках цветущих персиковых деревьев, распускавшихся по всему городу одновременно розово-белым покровом, неся аромат близкого лета. Не удивительно, что в некоторых языках так много слов обозначают снег, точно так, как существует бесконечное множество вариантов для понятий «любовь» и «печаль» или названий дождя, которые выдумала Элинор.

У лжи тоже было много видов, и Стелла Спарроу Эйвери выдумала еще один. Она прибегла к последней маленькой лжи, совершенно безобидной. Бедная Лиза принесла наверх Стелле овсяное печенье и стакан молока, желая поговорить по душам. Услышав на лестнице шаги, Стелла натянула до подбородка одеяло, надеясь, что ее оставят в покое, но от Лизы оказалось не так-то легко отделаться — пришлось лежать тихо, как мышка, и выслушивать вопросы о ее чувствах. Стелла не против, если Лиза будет рядом с ее отцом? Или им следует подождать? А может быть, всем вместе нужно съездить к психологу в Норт-Артур и обсудить новый расклад в их жизни?

— Я не против, — быстро отрезала Стелла.

Если это была и не белая ложь, то, во всяком случае, розовая, окрашенная любовью выдумка ради душевного спокойствия Лизы. На самом деле Стеллу совершенно не радовало то, что оба ее родителя завели себе возлюбленных. Разве им не полагалось быть старыми и разумными, а ей — необузданной и дикой? Но даже если бы Стелла захотела возмутиться поведением Лизы, то это было бы трудно; Лиза была тем человеком, которого невозможно ненавидеть. Зато можно солгать, поэтому Стелла улыбнулась, пожелала ей спокойной ночи, поблагодарила за печенье и проследила, чтобы Лиза ушла и закрыла за собой дверь.

Ложь по недосмотру, ложь подростка, ложь с пожеланием доброй ночи, прежде чем вылезти из окна, ложь обещания объяснить все утром, если откроется, что ночь проведена не в своей постели, но если ничего не обнаружится, то, разумеется, никому ничего не нужно будет объяснять.