— Валерий, — несмело начала она, — Валерий…

Он задумчиво смотрел на нее. Сейчас они поедут к нему. Да, он совершит преступление, которое преследуется законом: умыкнет чужую жену, вдобавок, подданную другого государства. А наплевать ему на все государства! Пусть потом закон осудит его, глядишь, все и обойдется! Присяжные будут растроганы столь удивительной историей, а немецкие и российские дамы обольются слезами. И что значит какой-то ничтожный закон по сравнению с человеческим чувством? Только оно — единственный непреложный закон на Земле. Валерий все рассчитал и обдумал. Присяжные его оправдают.

Олеся замолчала.

— Значит, ты согласна! — утвердительно сказал Малахов и включил зажигание.

— Валерий! — в смятении крикнула она и положила руку на руль. — Постой, Валерий! Это невозможно…

Тихо гудел включенный двигатель. В стекло билась муха. Малахов опустил голову на скрещенные пальцы и закрыл глаза. Это невозможно, Валерий…

— Я просто хотел отвезти тебя в Штутгарт. Еще несколько часов рядом с тобой, — сдержанно сказал он и улыбнулся. — Почему ты так испугалась, Олеся?..

Карен встречал жену на аэродроме. Он внимательно следил за пассажирами, тихонько насвистывая и перекатывая во рту любимую жвачку. Что-то сильно не понравилось Джангирову в походке и лице Олеси. Она шла ему навстречу, волоча сумку почти по земле. Может быть, просто очень устала с дороги…

— Я вернулась, Карен, — без всякой интонации сказала любимая, останавливаясь рядом.

— А что, — с живейшим интересом спросил он, не поворачивая к ней головы и выплевывая жвачку, — была вероятность не вернуться?

Олеся опустила сумку на землю и безучастно посмотрела вверх. Никогда не вызывай призраков… Над Москвой висело неправдоподобно синее летнее небо.

14

"Богородица дева, помоги мне!" — шепнула Олеся.

Богоматерь смотрела на нее с иконы строго и сочувственно. Она одна умела сострадать. Олеся медленно вышла из церкви, куда часто приходила помолиться за Полину. Дочка выросла и постоянно вносила в дом все новые и новые трудности.

— Какое на тебе несметное количество грехов, раз ты их без конца отмаливаешь, — насмешливо сказал недавно Карен. — А я даже не подозревал о них!

Олеся не ответила. Она сидела в кресле с ногами и думала о дочери. Ей исполнилось шестнадцать лет. Столько же, сколько было Карену в страшный, едва не сломавший их год. Теперь Полина спокойно, методически пробовала сломать свою жизнь, а заодно и жизнь матери.

— Мы продолжаем играть в теннис? — поинтересовался Карен, перебирая книги на столе. — По-моему, она заигралась. Но, в конце концов, каждый играет во что хочет. Хотя мне жалко Левона. И Полю тоже. Эта игра ей не по плечу. Он ей не подходит.

Он — тренер, у которого Полина брала уроки тенниса.

— Я его даже ни разу не видела, — грустно сказала Олеся.

— Что для тебя вовсе не обязательно, — мельком взглянув на нее, отозвался Карен. — Впрочем, хорошая мысль: стоит пригласить его в гости. А заодно Глеба. Пусть он потолкует с теннисистом, у него беседа получится лучше, чем у тебя.

— А ты не хочешь?

— Ну, нет, уволь! Могу только подключиться по ходу действия. Прости за откровенность, Леся, но кажется, она давно с ним спит, а ты спокойно сидишь в своем кресле!

— Интересно, а что, по-твоему, я должна делать? — вспылила Олеся. — Насчет приглашения я все прекрасно поняла! Кстати, помнится, когда-то ты был категорически против вмешательства родителей в дела детей!

Карен засмеялся и покачался на носках.