Ашот попробовал подослать к Левону Маргариту: у нее сложились более доверительные и близкие отношения с младшим сыном. Рите удалось кое-что разузнать. Главное, что поняли вконец измученные и несчастные родители: Карен чувствует себя неплохо и снова ходит на тренировки с Олесей, которая просто обожает бегать, прыгать и висеть на тренажерах. И что речи о его возвращении домой нет, наоборот, он хочет остаться там на всю жизнь и скоро женится на Олесе. А Левон на Полине, как только вырастет. Круг замкнулся окончательно. Его страшные жесткие линии сжимались вокруг Ашота навсегда. Он прижался лбом к плечу Маргариты.

— Нам с тобой осталось только умереть, рыжая… — с горечью прошептал несгибаемый журналист.

Маргарита печально кивнула. Она всегда легко принимала на веру все, что говорил муж.

Полина сидела на подоконнике, болтая ногами. Сонечка бегала возле, чрезвычайно довольная и оживленная. Она давно привыкла к девочке, и здесь ей, пожалуй, нравилось куда больше, чем в доме Джангировых, где в последнее время прочно поселились тоска и тревога. Левон был тут же. Он с визгом и криком носился по квартире. Детям никто не мешал. Свобода была их главной привилегией, и они ею очень дорожили.

— Немедленно слезь с окна, Поля! — раздраженно велела появившаяся Олеся. — Ты можешь свалиться! Левушка, я очень тебя прошу, не разрешай ей сидеть на подоконниках! Это добром не кончится!

— Хорошо, я прослежу, — с готовностью ответил Левон и потянул Полину за руку. — Идем, нам пора накрывать на стол!

Олеся посмотрела вслед детям.

— У тебя чудесный брат. Но вы с ним такие разные…

Карен неопределенно хмыкнул.

— Заключение явно не в мою пользу. Очевидно, я далеко не чудесный.

— Ну что ты! — Олеся стремительно провела пальцами по его щеке. — Ты же знаешь, я очень часто неточно выражаюсь в отличие от тебя. Вы оба чудесны по-своему!

Карен засмеялся.

— Ладно, выкрутилась! Но в другой раз будь со словами поосторожнее, ты действительно обращаешься с ними крайне небрежно. Полина у тебя тоже замечательная, только… — и мальчик запнулся.

— Что только? — с тревогой спросила Олеся. — Договаривай!

Карен пожалел о сказанном. А еще минуту назад поучал Олесю…

— Да нет, ничего… Я просто хотел сказать, что Полина, как бы выразиться точнее, она очень необычная, странная…

— Ты хочешь сказать, что это плохо? И это уже видно со стороны?

— Прости меня, Леся! — расстроенно воскликнул Карен. — И что меня потянуло за язык! Это не плохо, совсем не плохо, это только совсем непохоже на других! А у нас ведь часто непонятное и необъяснимое принимают за плохое. Я просто дурак, Леся, безмозглый кретин, прости меня! Я не хотел сказать ничего ужасного!

Олеся села на диван. Она не заблуждалась насчет Полины, но все же не представляла до конца, насколько очевидными становятся странности девочки, ее неизменная отрешенность, оторванность от реальности, от окружающих. Дочь живет сама по себе, и вот только, пожалуй, Левон… Олеся тяжело вздохнула и сгорбилась. Глаза снова стали мокрыми. Карена уколола привычная жалость: маленькая, несчастная, совершенно беспомощная наедине со своей бедой Леся может рассчитывать только на него, Джангирова, и она вправе на него рассчитывать. Карен грубовато притянул ее к себе.

— Дети приготовили нам ужин, пойдем… Я согласен всю жизнь утешать тебя, Леся… Понимаешь, утешать и вытирать тебе глаза и нос… Это единственное, что тебе всегда крайне необходимо, ты не находишь?

Олеся улыбнулась сквозь слезы. Да, неискренностью Карен Джангиров никогда не страдал, но какой странный у него сейчас взгляд… Почему он вдруг остановился и слегка помутнел, стал стеклянно-невидящим, как бывал раньше когда… Карен машинально водил ладонью по руке Олеси и вдруг резко, непроизвольно вздрогнул и уставился вопросительно и недоумевающе.