— Что? — Фанни шла по коридору, толкая перед собой тележку с простынями и наволочками, нужно было заменить постели в трех крайних комнатах.

— Узор, который вяжет Тами, — пояснил Игорь. — Фигура будто уходит в себя, повторяет себя еще и еще.

— Я не знала, что это так называется. Тами все время вяжет эти… как вы сказали? Разные. И цвета она выбирает… это так странно… у нее всегда несколько мотков ниток разных цветов, и она берет, не глядя, конечно, ощупывает пальцами, но никогда не путает. И от этого занятия ее не оторвать. Аутисты — они все такие… — закончила Фанни с извиняющейся интонацией. И добавила:

— С ними трудно. Но ничего… когда привыкаешь.

— Что вы делаете, если у нее кончаются нитки или она заканчивает что-то вязать? Ведь она не может вязать бесконечно одну и ту же вещь?

— Томер, медбрат, покупает ей каждую неделю несколько мотков разного цвета.

— Она понимает, что…

— Разного? Да. Не знаю как, чувствует пальцами. Томер пару раз приносил нитки одного цвета. Она бросала мотки на пол, раздражалась, как-то устроила истерику, еле успокоили.

— А когда заканчивает или…

— Я не знаю, как она понимает, что вещь закончена, — Фанни посторонилась, пропуская коляску, в которой сидел грузный старик, бросивший на Игоря сердитый взгляд и что-то визгливо ему крикнувший, но санитар, везший коляску, шел быстро, и Игорь не расслышал сказанного. — Она вдруг бросает вязанье на пол, будто вещь становится ей неприятна, будто на ней грязь… и, если ниток в мотках еще много, сразу приступает к новому вязанью.

— А то, старое? Что делают с ним?

— Что с ним делать? У нее под кроватью стоит коробка. Томер складывает туда, потому что время от времени, обычно по ночам, она опускает с кровати руку, нащупывает коробку, достает вязанье и перебирает пальцами. Наверно, это ее успокаивает. Когда коробка заполняется, Томер выбрасывает тряпки, не все, но большую часть, чтобы было место для новых. Так продолжается много лет.

— Она у вас…

— Я начала работать в «Бейт-Веред» в девяносто втором, Тами уже была здесь. Мне кажется, она тут с детства, но я специально не интересовалась. Простите, Игор, мне нужно…

— Извините, что отнял у вас время.

Он догнал Фанни, когда она входила в пустую комнату в конце коридора.

— Простите еще раз. Можно ли… Я хотел бы взглянуть…

— Я подумала, что вы захотите, — улыбнулась Фанни. — Если вы подождете полчаса, я закончу здесь и отведу вас к Томеру. Иначе он не станет с вами разговаривать. Сама я в северном корпусе не работаю, так что…

— Да, если можно.

Ожидая Фанни, он вернулся в северное крыло — в закутке, где недавно была Тами, беседовали двое врачей, одного Игорь знал: психиатр из «Абарбанеля», приходивший раз в неделю консультировать коллег по поводу особых случаев. Он и отца как-то осматривал. «Вы должны понять, — сказал он потом, — что максимум возможного — поддерживать состояние больного, точнее — минимизировать скорость угасания мозговых функций». Игорь и так это знал. Надеялся услышать что-то другое. Перестал надеяться. «Странно ведут себя современные врачи», — думал он потом. Прежде врач поддерживал в пациенте надежду — ради этого порой обманывал, не сообщал о характере болезни. А сейчас принято говорить правду — и больному, и родственникам.