Вдруг она почувствовала запах гнилых яиц, исходивший от застоявшейся воды в вазе на вишневом приставном столике. Горло сдавил спазм. Она отошла от двери и зажала рот и нос рукой, едва сдерживая рвоту. Если она еще долго будет стоять в коридоре, репетируя свою речь, то упадет в обморок. Или ее вырвет. Сейчас или никогда.

Она постучала в дверь кабинета.

– В чем дело? – прогремел отец.

– Это я, – сдавленным голосом ответила Клара. Она тихонько кашлянула и продолжила: – Я, Клара. Можно мне войти?

– Входи! – рявкнул отец.

Клара положила руку на дверную ручку и стала поворачивать ее, но заметила, что второй рукой прикрывает живот. Кровь бросилась ей в лицо, и она опустила руки по швам. Она прекрасно знала, что мать внимательно за ней следит: измеряет взглядом раздавшуюся талию, подмечает разыгравшийся по утрам аппетит, подсчитывает испачканные кровью матерчатые прокладки под раковиной в ванной. Если бы Клара вошла в кабинет, положив руку на живот, она бы сразу поняла, что ее худшие опасения оправдались.

Клара сделала глубокий вдох и открыла дверь.

Мать сидела на розовой козетке рядом с кирпичным камином, обмахиваясь цветистым веером. Одну ногу она закинула на обитый стул. Каштановые волосы, как обычно, были уложены свободным узлом на затылке в стиле «девушек Гибсона». Клара удивилась, увидев, что ее длинная пышная юбка задралась, обнажив бледные лодыжки над зашнурованными туфлями с острым мыском. Мать говорила, что руки и ноги у приличной женщины всегда должны быть прикрыты, что бы ни случилось. «Наверное, она сильно расстроена», – подумала Клара.

Сложно сказать, в какой момент это началось, но постепенно Клара прониклась презрением к ее викторианским платьям, старомодным прическам, кольцам и брошам камеям. Вычурные манеры и устаревшие выражения матери казались ей лицемерными. Девушку передергивало, когда она слышала в коридоре шелест ее многослойных юбок и стук каблуков.

Рут встала и поправила платье. «Лебединый» корсет подчеркивал тонюсенькую талию. Клара инстинктивно расправила плечи и втянула живот, надеясь, что мать не заметит отсутствие корсета.

Впервые Кларе пришлось его надеть, когда ей было всего шесть лет. Измерив ее талию, мать объявила, что она ужасно толстая и нескладная. По ее словам, если они немедленно не примут меры, осанке и здоровью Клары будет нанесен непоправимый ущерб. К тому же ни один мужчина, если он в своем уме, не женится на избалованной девице с талией толще семнадцати дюймов. В тот же вечер мать надела на нее тяжелый и жесткий корсет, строго объяснив, что снимать его можно только в случае болезни или перед купанием. Спустя неделю Клара развязала шнуровку посреди ночи, чтобы немного поспать. Утром мать обнаружила корсет рядом с кроваткой и рывком вытащила дочь из постели, чтобы хорошенько отшлепать. После этого она целых две недели связывала ей запястья шелковым платком, чтобы она больше не самовольничала. Чем старше становилась Клара, тем туже дюжая горничная затягивала ее корсеты. Когда ей исполнилось восемнадцать, талия достигла желанных семнадцати дюймов, но мать пренебрежительно фыркала, напоминая, что у нее то всего шестнадцать! Она словно забыла, что Клара на два дюйма ее выше.

Девушка взглянула на мать. Та пришла бы в ужас, если бы обнаружила в шкафу Клары, в чемодане под старым шерстяным костюмом, новомодные украшения, заколки из перьев и платья с бахромой. Рут, словно прочитав ее мысли, фыркнула и отвернулась к окну, поджав губы. Отец поднял брови и, пожевывая сигару, постучал серебряной зажигалкой по столу. Он, как обычно, был одет в деловой костюм в тонкую полоску. Над его верхней губой изгибались густые, как у моржа, усы.

– В чем дело, я спрашиваю? – повторил он.

Клара разжала кулаки и сцепила пальцы на животе, стараясь унять дрожь.

– Можно с тобой поговорить? – робко спросила она.