Я не боялся гамбургерных ужасов.

Я собрал целую картотеку гамбургерных отравлений. Одна женщина рассказала, как однажды после съеденного гамбургера ей стало так плохо, что ее вырвало прямо на парадное крыльцо.

Охота за гамбургерными легендами не знала преград.

Я выискивал гамбургерные ссылки в Библии. Я был уверен, что непременно найду скрытые для других намеки на гамбургеры в «Откровении Иоанна Богослова». Может, это четыре всадника Апокалипсиса?

Дни и ночи моей жизни заполняли одни только гамбургерные изыскания — месяц за месяцем с того дня, когда мы уехали от 17–го февраля и от яблоневого сада.

Ну что ж, грузовик с мебелью застрял в прошлом подобно поздравительной открытке, посланной на адрес призрака, тоже ставшего прошлым. И только я могу вызволить их оттуда и доставить по назначению — на берег пруда.

Они теперь в ста ярдах, и нужно лишь дать им спокойно доехать до места, где я сейчас сижу.

Но почему–то мне не хочется, чтобы треть века назад эти люди останавливались у пруда, выгружали из машины свою мебель и садились ловить рыбу.

Сейчас их уже наверняка нет в живых.

В то время им было под сорок — оба высокие, грузные, и очень похоже, их ждала смерть от инфаркта в пятьдесят с небольшим два десятилетия назад.

Для будущих пятидесятилетних инфарктников они выглядели вполне подходяще.

Сначала умер он, потом она, или наоборот: таким должен быть их конец, если не считать слов, что я пишу сейчас, пытаясь рассказать вам странную и трудную историю, которая становится только труднее оттого, что я до сих пор ищу в ней хоть какой–то смысл, какой угодно ответ на вопросы собственной жизни, но чем ближе я подхожу к смерти, тем дальше и дальше уходят от меня ответы.

Мысленно я вижу две большие могилы, затерянные в неизвестности, и никакой рыболовной мебели вокруг — нигде, насколько хватает глаз.

Для них теперь все кончено: нет больше грузовика, нет друг друга, и нет дивана на берегу пруда, где они сидели и ловили в темноте рыбу, довольствуясь светом трех электрических ламп, переделанных в керосиновые, да еще огня в маленькой дровяной плите без трубы, потому что зачем труба, если нет ни крыши, ни дома, ни комнаты, один только воздух, пруд и полная гармония мыслей.

Вместе с движущимся против реальности грузовиком я оставлю их ненадолго в прошлом. Они едут к пруду слишком медленно, но не знают об этом, потому что умерли много лет назад.

Они подождут — два американских чудака, застывшие в рамке черно–белого зернистого заката — тридцать два года назад:

Дэвид не любил стрелять на свалке. Говорил, что это скучно. Мой тайный друг был старше меня на два года. В школе я считался почти изгоем — из–за очевидных признаков нищеты и странностей характера, которым одноклассники не находили объяснений. Сам же я был уверен, что обязан своей репутацией тому, как совершенно безбоязненно ходил в гости к жившему у пруда старику.

Нелепая слава накладывала свои ограничения.

Никогда дети не назовут самым популярным в классе того, кто не боится старика с одним легким, живущего в хижине из упаковочных ящиков на берегу безымянного пруда.

Но я неплохо соображал и учился на класс старше, чем полагалось по возрасту.

Мы с Дэвидом проводили вместе довольно много времени, но об этом никто не знал. Я не был принят в его компанию. Меня не звали на вечеринки, которые он устраивал, да и просто в гости. Наши встречи мы держали в тайне.

Дэвид был невероятно популярен: знаменитый школьный спортсмен и президент класса. Он неизменно шел первым во всех рейтингах. Учился только на пятерки.

Высокий, стройный, светловолосый — девчонки сходили по нему с ума.