Я играл в его жизни особую, но скрытую от других роль.

Дэвиду нравились тайные тропы моего воображения.

Он делился со мной тем, в чем никогда бы не признался другим. Говорил, что далеко не так силен и уверен в себе, как считают окружающие, и что временами его мучает страх, но он сам не понимает, чего боится.

— Мне страшно, но я не знаю почему, — сказал он однажды. — Это здорово действует на нервы. Иногда кажется: вот, я совсем близко, еще немного — и можно будет понять, что же это такое, но в тот момент, когда я его почти вижу, это что–то расплывается, и я остаюсь один.

Он был лучшим танцором во всей школе, а на вечеринках пел «Голубую луну» заставляя девичьи сердца замирать и трепетать, как восторженные котята.

Дэвид дружил с девочкой — капитаном болельщиков и президентом школьного драмкружка, где ей доставались первые роли во всех спектаклях. По любым стандартам подружку Дэвида можно было считать самой красивой девочкой в школе.

Я восхищался ею издалека, твердо веря, что она даже не подозревает о нашем с ней существовании в пределах одной планеты. Их роман был главной школьной сенсацией, но Дэвид никогда не говорил об этом со мной.

Мы встречались часто, но почти всегда случайно. Виделись два–три раза в неделю, но очень редко договаривались об этом заранее.

Так получалось.

В тот день, когда вместо гамбургера я купил патроны, мы столкнулись с Дэвидом у стояка для велосипедов.

Естественно, он был один. Я заметил издалека, как он разговаривал с другими ребятами, но к тому времени, когда подошел ближе, он уже покинул их общество.

Как обычно, мы оказались только вдвоем.

— Привет, — сказал он. — Поехали кататься.

У него был отличный велосипед. Спицы и цепь сверкали, словно серебряные. Мой покрывали грязь и ржавчина. Краска на его велосипеде выглядела, как новенькая. На моем — едва угадывалась.

Он поехал вперед, и скоро мы оказались на улице, где не жил почти никто из школьных знакомых, и мало кто ездил на велосипедах. Такая внешкольная зона.

Сначала мы двигались молча, потом Дэвид заговорил. Обычно я оставлял за ним право начать разговор. В нашей дружбе он был королем, а я — его подданным. Я не возражал. У меня было о чем подумать. Несмотря на то, что все вокруг считали Дэвида идеальным воплощением нормальности, мне он виделся почти таким же странным, как и я сам.

Наконец он заговорил:

— Вчера опять снилось.

— Ты его видел? — спросил я.

— Нет, уже почти разглядел, но эта чертова штука исчезла, а я проснулся — очень странно и неприятно. И так целую неделю, — сказал он. — Хоть бы раз посмотреть. Больше ничего не нужно.

— Увидишь когда–нибудь, — сказал я.

— Надеюсь, — согласился он.

Мы проехали мимо кошки.

Она не обратила на нас внимания.

Здоровенная серая кошка с огромными зелеными глазами. Как два озера.

— Я купил патроны для ружья, — сказал я. — Поехали завтра стрелять.

— Только не на свалку, — сказал Дэвид.

— В сад, — предложил я, — по гнилым яблокам.

— Нормально, — согласился он. — После этих снов мне так фигово, что самое время стрелять по яблокам.

Он улыбнулся.

— Точно, лупить по гнилым яблокам и поднимать настроение.

— Лучше, чем ничего, — согласился я.

Мы проехали еще один квартал и встретили еще одну кошку. Она оказалась гораздо меньше первой, но тоже серая. На самом деле, новая кошка была точной копией предыдущей во всем, не считая размера — с такими же огромными глазами–озерами.