– Это охотник! – проскрипел жаб. – Он то и покромсал мне голову своим ужасным ножом. Он все время бродит в лесных зарослях с холодными трупами зверей и птиц, что связаны вместе да перекинуты через плечо. Он метится в ярко сияющий глаз в кустах, топит все в крови, стреляет, чтобы получить удовольствие от душегубства. Держись от него подалее!

И принцесса вновь углубилась в тернистые кусты, хотя те тянули ее за волосы, рвали в клочья платье и царапали прелестные руки и шею.

Однажды в полдень принцесса услышала громкий, чистый голос, доносившийся с опушки. Мужчина, высокий, загорелый, обнаженный по пояс, с черными кудрявыми волосами, опершись на свой длинный топор, пел:

Дели со мной постель и кров,

Подругой будь мне и женой,

Взбей масло, испеки хлебов,

С рассвета до заката пой,

В объятьях сильных засыпай,

Печали горюшка не знай.

Принцесса почти уже вышла из своего укрытия – у этого человека была такая радостная улыбка и такие ладные плечи, – но тут из ее корзины донесся голосок, еле слышный, как шелест стружек; он допел:

К тому ж мети, скреби и мой,

Стирая белы руки в кровь.

Не раз побита будешь мной –

Ты лучше мне не прекословь.

В могилу ляжешь ты свою –

Другим я девам пропою.

– Это ты поешь? – спросила принцесса таракана шепотом, и тот прошелестел в ответ:

– Да. Раньше жил я в доме у этого дровосека. Там очень грязно, валяются пустые бочонки из под пива, разбитые бутыли. Уж шестерых жен похоронил дровосек в своем саду. В пьяном виде он поднимал на них руку. Он их, конечно, не убивает, даже льет по ним пьяные слезы. Но с ним они теряют желание жить. Если жизнь тебе дорога, держись от дровосека подальше.

Принцессе было трудно в это поверить. Дровосек казался таким веселым и пригожим. Она даже подумала, что существам в корзинке, возможно, просто выгодно, чтобы она не приближалась к людям. Тем не менее в душе она, вероятно, желала двигаться дальше, так как послушалась предостережений и тихо удалилась от опушки прочь. Дровосек так и не узнал, что она слыхала его песню и видела его, такого пригожего, опершегося на топор.

Они шли все дальше и дальше, погружаясь все глубже в лес, и принцесса ужасно скучала – не песня ли дровосека была тому виной? – по хлебу с маслом. Ягоды, что она ела, становились все более водянистыми на вкус, и чем гуще делался лес, тем труднее было их найти. Таракан казался безжизненным и, как знать, не вконец ли обессилел после речи, обращенной к принцессе. Принцесса как могла уторапливала свой шаг, беспокоясь о здоровье таракана, а его товарищи по несчастью жаловались, что в корзине слишком тряско. И вот однажды вечером, когда небо принимало самый темный оттенок зеленой хвои (которым давно уже заменился в небесном обиходе былой темно фиолетовый сумеречный цвет), скорпион принялся умолять ее встать на ночлег, ибо его хвост нестерпимо болел. Жаб присоединил к просьбе свой хриплый голос и попросил еще раз полить его водой. Принцесса остановилась, смочила жаба, сорвала новый листик для постели скорпиона и сказала:

– Порою мне кажется, что мы вот так вечно будем брести куда то, а в самом деле никуда, до конца наших дней.

– В таком случае, – проскрипел скорпион, – боюсь, я долго не протяну.