На лестнице раздался громкий стук подкованных сапог. Кто-то резко постучал в дверь и после громкого «войдите!» в кабинете Шульца появился форменный полицейский.

— Докладываю покорно, герр Реверворстехендер, — кричал констебль, по-военному резко сокращая слова, — что они приехали из полицайпрезидиума.

В комнату вошли трое мужчин. Мок не знал их даже на вид. Очень странным было не только их необычайно большое количество. Еще более странными были их удостоверения. Полицейские тюремной службы. А самым странным было поведение одного из них. Он подошел к Моку и протянул к нему руку. Мок машинально подал ему руку в знак приветствия и окаменел. На его запястье сомкнулся стальной браслет наручников.

Бреслау, суббота 27 октября 1923 года, половина первого пополудни

Несмотря на полдень, в Бреслау царил полумрак. Вину за это понес неожиданный и первый в этом году снег с дождем. На омнибусах, трамваях и повозках оседала густая, липкая слизь, которая стекала потом грязными пластами с запотевших от дыхания окон и с теплых лошадиных спин. В водянистой завесе над булыжниками проносились люди, которые прижимали руками убегающие котелки и развевающиеся зонтики. Между заводом точной механики на Шубрюкке и приютом для бездомных стояли два человека, которых называли «ходячими рекламами». На их плечах покоились пустые картонные кубы, на стенках которых виднелись большие рисунки пишущих машинок. Эти «живые объявления» должны были, вероятно, соблазнить университетских преподавателей, которых в этом месте недоставало. В данный момент эти двое занимались не рекламой изделий производителя машин Г. Вагнера, а курением папирос, которые они защищали от снега козырьками своих рук. Из забегаловки Пуделя выкатились два студента, которым имели здесь занятие получше, чем в зале семинарии.

Снег покрывал их мундиры, снег стекал по окну кабинета шефа криминальной полиции Генриха Мюльхауза. Он оторвал взгляд от студентов и курильщиков. Посмотрел на сидящего у его стола Мока, который растирал суставы. Мюльхауз наклонился над Моком и окинул взглядом каждую морщинку его усталого лица, каждую красную прожилку в глазных яблоках, каждую выступающую корку на сухих и искусанных зубами губах. Несмотря на это тщательное наблюдение, криминальный советник не мог сделать никакого вывода о сегодняшнем настроении надвахмистра. Ожесточенное лицо, выдвинутая нижняя челюсть и полуприкрытые глаза у него были всегда, вне зависимости от дня, юмора и количества выпитого алкоголя. Только забинтованная голова решительно отклонялась от его обычной наружности.

— Долго мы так будем молчать, господин советник? — спросил Мок, глядя на огромную карту Бреслау над письменным столом. — Вас не удивляет, что у меня есть один важный вопрос, о наручниках, правда? Не хотелось бы, однако, быть грубым… Старшие имеют приоритет… Ну так что, господин советник? У вас есть ко мне какие-то вопросы?

— Вы неразумны, Мок, — медленно произнес Мюльхауз и открыл жестяную шкатулку с датским табаком. — Вы развлекаетесь риторическими фокусами… Задаете вопрос, как бы не спрашивая… А ситуация серьезная… Нет времени на фокусы, Мок… Пришло время наручников.

— А вы, похоже, не используете риторические приемы? — Мок наклонился и носовым платком стер липкую грязь с носка своего ботинка. — Задержание, ретардацию знал уже Гомер…

— Хотите что-нибудь поесть? — спросил неожиданно Мюльхауз. — Может, принести хлеба с копченым лососем из «Альтоны» и с маринованным луком? Сегодня я купил по дороге в президиум… Я знаю, что вы очень любите рыбу.