Когда же Балахон снова появился на рынке, директор подошел к нему и, прокашлявшись, сказал:

— С вашим товаром, товарищ, лучше на улице где-нибудь встать.

— Чего? — не понял Балахон.

— Да я против вас ничего не имею, но тут один зловредный старикан требует, чтобы вас не пускать на рынок.

— Почему? — опешил Балахон.

— Пес его знает, за что он на вас взъелся, только уж, пожалуйста, торгуйте где-нибудь в другом месте, а то у меня неприятности будут. Так что извините…

Балахон шмыгнул носом, повернулся и пошел прочь с рынка. Но ушел он недалеко: расположился тут же, у входа, на ящике, и торговал себе как ни в чем не бывало, пока однажды его здесь не застал Общественность.

— Так, — сказал он, как будто костяшку на счетах кинул. — Значит, все еще занимаетесь своим незаконным промыслом, гражданин?

Балахон молча кивнул. Похоже было, что он ничуть не испугался Общественности.

— Ладно, — сказал старый законник, словно вторую костяшку кинул. — Видно, слов вы не понимаете…

Он привел постового и настоял, чтобы милиционер пресек торговлю в неположенном месте, а заодно и выяснил личность нарушителя. Постовой знал Балахона как облупленного и ничего против него не имел. Но он и про Общественность уже был наслышан, знал, что тот за кожу влезет, чтобы своего добиться. Чтобы как-то все это утрясти и ничего не рассыпать, он сделал такой маневр: поблагодарил Общественность за бдительность и взглядом дал ему понять, что дальше уж сам разберется, а свидетели ему пока не нужны. Общественность ушел с чувством исполненного долга. И тогда постовой сказал Балахону:

— Слушай, батя, ты мужик неплохой, не то что некоторые здесь. Только, знаешь, иди отсюда. И больше сюда не приходи. А этому старику лучше на глаза не попадайся.

— Куда ж я пойду? — сказал Балахон. — У меня товар…

— Шел бы ты, батя, со своим товаром… Ну, хоть на Божедомку…

Балахон так в точности и сделал. На следующий день его уже можно было видеть на Божедомке. Он сидел на ящике в людном месте, около аптеки, и торговал клюквой и можжевеловыми вениками. И торговля у него шла даже лучше, чем на рынке. Там продавалось много такого, от чего глаза разбегаются. И если кто не приходил туда за веником, то уходил без него преспокойно. А здесь Балахон был как на витрине и, глядя на него, многие вспоминали, что неплохо было бы попарить кадку под капусту или же сварить клюквенный кисель.

В общем, некоторое время Балахону с легкой руки постового везло. Общественность тоже был доволен. Несколько раз он обходил рынок и его окрестности и нигде не встретил торговца «зеленым». И тогда он решил заняться чистильщиками обуви, которых у нас в Марьиной Роще было аж два. Но тут до него дошел слух, что Балахон, как ни в чем не бывало, открыл торговлю на Божедомке. Общественность вскочил в трамвай и через несколько минут был уже на Божедомке. Балахона он увидел издалека и стал в уме перелистывать Уголовный кодекс в поисках гвоздя, которым можно было бы раз и навсегда пришпандорить собирателя. Но когда Общественности оставалось сделать какую-то дюжину шагов, чтобы взять Балахона за шиворот, как нашкодившего мальчишку, и вести в отделение, тот вдруг схватил свою корзину и побежал. Бежал он смешно, как-то боком, так чудно бегают люди, которые уже забыли, как это делается, и все-таки он бежал, уходил у Общественности из-под носа.

— Стой! — крикнул Общественность. — Не имеешь права бежать!

И припустился за ним вприпрыжку, как ребенок, когда он верхом на палочке изображает лошадку и всадника одновременно.