— Хорошо, верю, — не могла я долго сердиться на того, кого отбила у самой Осунты Тшольке, — а теперь поведай, почему вдруг занялся домом? Помнится, Алоис затеял ремонт, когда сделал предложение Маргарите.

Теперь молчал Эдвин. Та-а-к, удар попал в цель?

— Просто тебе многое не нравилось, — наконец изрёк Лазавей. — Мы живём вместе…

— Давно ли? — подловила я.

— С августа месяца. Забирай дочку и устраивайся.

— Что, решил с Марицей ближе познакомиться? — довольно улыбнулась я. Неужели дело сдвинулось с мёртвой точки? — Она тебе понравится, никаких хлопот не доставит.

— Ну, не знаю… Я с детьми как-то до этого… Хорошо-хорошо, — тут же резко сменил гнев на милость Эдвин, вспомнив о том, что виноват, — она прелестный ребёнок! Честно, Агния.

Поживём — увидим. Если Лазавей примет Марицу, то точно женится. Да и сам грядущий переезд — огромный шаг. Совместное хозяйство абы с кем не заводят, а любовницу в свой дом не селят. Всего через полгода я перебираюсь к Эдвину — полдела сделано.

В Вышград вернулась в конце августа. Едва вырвалась: Алоис пытался припахать к работе няни. Маргарита его поддерживала — рвалась на работу. С трудом, не без помощи Эдвина, отбилась от этих двоих — их дети, пусть и разбираются. Ох, и тут же получила обвинение в нелюбви Вазэру и Сафире — брату и сестре. Пришлось напомнить, что кое-кто мне не отец. Ответ поражал краткостью: 'Зараза!' Вот и гадай, какую бездну смысла вложил в это слово Ксержик.

— Это, конечно, не моё дело, но у вас проблемы, магистр Ксержик, — заметил обнимавший меня за плечи Лазавей.

Алоис глянул на него исподлобья:

— Да, проблемы, поделиться могу. Одно утешает, что Агния и на вас отыграется.

— Я не о детях, — как-то сразу стушевался Эдвин, заёрзал, убрал руки. Ладно, я не Франка, таким образом к себе мужчину не привязываю. — Я о ваших семейных отношениях. Агния ведь ваша дочь, а вы…

— Да не скрываю я этого! Что вам от меня нужно? — Алоис пребывал в тихом бешенстве. Причина тому — орущие с утра дети, сбежавшее молоко и выговор Маргариты. — Отец-дочь? Да называй ты и катись отсюда!

Меня сгребли в охапку, чмокнули в нос и выставили за дверь, наградив угрозой припомнить отказ покачать хоть одного младенца.

Марица смотрела на нас с недоумением. Топала она своими ножками, подросла уже, на дворе тепло. Хлопала глазками и не могла понять, почему взрослые бранятся. Объяснить, увы, не могла: Алоис объяснению не подлежит.

Когда за нами захлопнулась дверь, Эдвин рассмеялся. Хохотал долго, отмахиваясь от вопросов и характерных движений пальца у виска, и наконец выдал: 'Ну и семейка!'

Переезд хуже пожара. Народ не врёт, проверила на своей шкуре. Ремонт — это два пожара. На то, чтобы всё обустроить, отмыть, ушло две недели, зато по истечению их дом Эдвина сиял чистотой и уютом. Изжила я холостяцкий дух, теперь вместо него смех Марицы.

Дочка у меня умница — не дичилась 'дядю', не проказила назло ему, поэтому ужились. Я старалась, чтобы Эдвин проводил с ней как можно больше времени, гулял, разговаривал, и всё ждала, во что это выльется.

Мы с Лазавеем постепенно открывали для себя много нового. На дневной свет вылезли привычки, которых за цветами и конфетами не замечаешь: от носков до выговора. Приходилось терпеть и притираться.

Осторожно выяснила, как Эдвин относится к моему желанию учиться. Оказалось, положительно: умная любовница его не пугала, хотя до умной магини мне ещё далековато.