— Я просто все вспомнил.

— Пользуясь твоей амнезией, они подставили нашу внештатную сотрудницу и пацанчика, взятого на время из детского дома. Короче — накололи тебя, как захотели. Сволота!

— Что было, того не вернешь… Жалко только мальчишку. Бедняга…

— Твою семью мы так и не нашли. Извини, брат.

— Это моя личная проблема. Я их все равно найду…

У костра сидел не я, а совсем другой человек — мой двойник.

Он машинально жевал, отвечал на вопросы, время от времени менял позу, морщился от очередной дозы спиртного и занюхивал шибающий в ноздри водочный дух хлебной коркой.

Двойник ощущал холод снега и животворное тепло почти бездымно горящих поленьев. Ему приятно было созерцать и заснеженные сосны, и солнечные лучи, высекающие алмазный блеск из голубоватой спины сугроба, и россыпь заячьих следов возле кустарника.

И он тщательно прятал от нескромных взглядов страшное, бездушное чудовище, на время изгнанное из телесной оболочки и притаившееся в лесной чаще, возможно, под корнями вывороченного бурей лесного старца.

Иногда его стальная воля ослабевала, измученная, окостеневшая душа приоткрывала створки, и тогда чудовище, злобно кривляясь и коварно хихикая, устремлялось в образовавшуюся брешь, чтобы снова угнездиться в пустой и гулкой черепной коробке, где, казалось, все еще трещали электрические разряды.

Оно устраивалось поудобней, ворочаясь и задевая воспаленные нервы, зевало, обнажая окровавленные клыки, потягивалось, разминая мышцы, и его ядовитое дыхание отравляло кровь, заставляя ее беспричинно вскипать, бурлить, вызывая неистовое желание бить, крушить, убивать…

Или приставить пистолет к виску и, ни секунды не колеблясь, нажать на спусковой крючок…

Память вернулась ко мне, как лавина в горах, сметая со своего пути остатки моей человеческой сущности.

На даче Бортника я еще «катил» по инерции и действовал как запрограммированный на уничтожение биоробот.

Но когда напряжение схватки схлынуло и я наконец осознал, какая пропасть разверзлась передо мной, у меня просто поехала крыша.

Я полностью замкнулся в себе, перестал разговаривать, и слава богу, что меня поторопились отвезти домой, иначе я просто не знаю, что мог бы натворить.

В тот момент я ненавидел всех, и в первую очередь себя.

Едва за мной закрылась дверь квартиры, я рухнул на пол, будто сраженный молнией.

Чтобы не кричать от дикой, испепеляющей остатки разума ярости, я впился зубами в пластмассовый рожок для обуви и, почти беззвучно мыча и воя, катался по полу, словно раненый зверь.

Не знаю, как долго продолжалось это безумие.

Я только помню, что в конце концов добрался до ванной и, подставив голову под ледяной душ, стоял на коленях добрый час, пытаясь спасти почти расплавившиеся мозги.

А затем, будто побитый пес, на карачках заполз в комнату и погрузился в медитацию.

Я просидел в полной неподвижности больше суток.

Я представлял себе солнечный ветер, даже бурю, которая неслась из глубин космоса.

Она била мне в лицо, кружила сверкающие расплавленным золотом вихри, поднимала мое тело над землей, и я парил, как птица.

Но не долго: мой свободный, раскрепощенный дух, очищенный солнечным ветром до полной прозрачности и поддерживающий воспарившую телесную оболочку, вдруг начинал тускнеть, будто буря вместе с солнечными лучами пригнала и межзвездную пыль, терял свою подъемную силу, и я медленно опускался вниз, где меня ожидали смрад и дым разверзшейся земной тверди.

Оттуда, из пылающих адским пламенем глубин, взлетали воющие призраки, чтобы устроить вокруг меня дьявольский хоровод.

Я окружал себя непроницаемым экраном, по крохам собирал душевные силы, чтобы поддержать умирающую мысль, и снова посылал ее в космическое запределье, пробивая коридор для солнечного ветра…

Когда я вышел из транса, на город опустилась ночь…

Пошатываясь от усталости, с потухшим взглядом и ввалившимися глазами, я спустился по лестнице в подъезд и поплелся туда, куда меня несли ноги.