— Он похлопал меня по плечу, заметив, что я готова заплакать. — Я знаю, что ты сознательно не подвергла бы опасности ни меня, ни кого-то другого. Но ты легко можешь сделать это по беспечности, необдуманно, как сделала сегодня, не поверив до конца моим словам о существующей опасности. Ты привыкла сама решать за себя, — он покосился на меня, — и я знаю, что ты не привыкла подчиняться тому, что велит тебе мужчина, муж. Но ты должна этому научиться во имя нашей общей безопасности.
— Хорошо, — медленно и раздельно произнесла я. — Понимаю. Ты, конечно, прав. Хорошо. Я буду выполнять твои указания, даже если я с ними не согласна.
— Отлично. — Он встал и взял ремень. — Слезай с постели, и покончим с этим делом.
От негодования я широко раскрыла рот.
— Что?! Я же сказала, что стану подчиняться твоим указаниям!
Он вздохнул с отчаянием, потом снова уселся на стул, глядя прямо мне в лицо.
— Ну послушай. Ты говоришь, что понимаешь меня, и я тебе верю. Но согласись, есть разница между тем, чтобы понять, и тем, чтобы по-настоящему уразуметь, глубоко уразуметь, всем существом, а не только рассудком.
Я неохотно кивнула.
— Вот и ладно. Сейчас я должен наказать тебя по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы ты и в самом деле уразумела. — Он неожиданно улыбнулся. — Уверяю тебя на основании собственного опыта, что хорошая порка вынуждает тебя смотреть на вещи с более серьезной точки зрения.
Я еще крепче вцепилась в столбик кровати.
— Вторая причина, — продолжал он, — это люди из нашего отряда. Ты заметила, как они обращались с тобой нынче вечером?
Я, разумеется, заметила. За едой мне было настолько неуютно, что я была рада сбежать к себе в комнату.
— Существует такая вещь, как справедливость, Клэр. Ты причинила зло им всем и должна за это пострадать. — Он глубоко вздохнул. — Я твой муж, мой долг наказать тебя, и я это сделаю.
У меня имелись серьезные возражения — разного порядка — против такого решения проблемы. Что касается справедливости, то пусть даже Джейми в этом отношении прав, я должна это признать, но мое самолюбие глубоко возмущалось при одной мысли, что меня будут бить — кто бы это ни делал и по какой причине.
Я воспринимала как предательство, что делать это собирается тот, на кого я полагалась как на друга, мой защитник, мой возлюбленный. А чувство самосохранения внушало мне ужас перед тем, что я отдана на милость человеку, который управляется с тяжелым старинным палашом так, словно это какой-нибудь веник.
— Я не позволю тебе бить меня, — твердо заявила я, продолжая цепляться за кроватный столбик.
— Ах вот как, не позволишь? — Он поднял светлые брови. — Так я тебе скажу, милая, что об этом не стоит много говорить. Ты моя жена, хочешь ты этого или нет. Пожелай я сломать тебе руку, или держать тебя впроголодь на хлебе и воде, или запереть тебя в шкаф на много дней, я мог бы сделать это, не говоря уж о том, чтобы взгреть тебя по заднице!
— Я стану кричать!
— Вполне вероятно. Если не до того, так во время. Думаю, тебя услышат на соседней ферме, легкие у тебя хорошие.
Он мерзко ухмыльнулся и, перегнувшись через кровать, потянулся ко мне.
С некоторым трудом он отцепил мои пальцы и потащил меня на край постели. |