|
Заливаясь слезами, Валентина опустилась на колени перед Егором, и вынула из рук злосчастный носок, и принялась натягивать его на безжизненную, холодную и волосатую ступню с желтыми обломанными ногтями, и сокрушалась, что у нее не нашлось времени позаботиться, последить, стрижет ли муж ногти, и слезы капали на эти ноги и на носок. Егор заскрипел зубами, словно она стригла ему ногти и вдруг порезала, и свирепо вскочил, наступив ей на руку, и ринулся со слепым бешенством непонятно куда — то ли убегать через все еще раскрытую дверь, то ли прыгать с балкона, и его подхватили, и удержали, и заломили руку. Валентине стало окончательно ясно, что Егора арестовали и сейчас поведут в тюрьму. И вот тогда-то она отбросила свои глупости с носками, и вытерла слезы, и пошла собирать ему теплые вещи, потому что так всегда поступает русская женщина в соответствующей ситуации, потому что она знает, как поступать, когда мужа арестовывают: знает от матери, от бабки, из художественной литературы… просто знает, и все.
После того как Егора увели, в доме воцарилось глумливое спокойствие — спокойствие аквариума, из которого выкачали воду, и на дне осталась трепыхаться единственная рыбка по имени Валентина. Валентина не проводила мужа на улицу; честно говоря, она не стремилась даже выглянуть из окна, хотя в синей утренней мутности было трудно что-либо отчетливо разобрать. Наступила оттепель, термометр показывал плюс четыре градуса, но погода, ради прогноза которой она включила радио, утратила всякое значение. Заторможенно фантазируя на тему, что скажет Владик в школе, когда учительница спросит, почему он опоздал, Валентина выключила радио (на протяжении всего пребывания представителей органов власти в доме оно продолжало мурлыкать, вскрикивать и бормотать, наигранной жизнерадостностью придавая сцене ареста Егора подкладку абсурда) и села за кухонный стол. Рукавом смахнула крошки на пол. Непонятно, что ей делать здесь, за столом: есть не хотелось, хотя она за всеми заботами так и не успела позавтракать. Телесные желания отпали, словно Валентина незаметно для себя умерла: должно быть, это стряслось в промежутке между тем, как Егор рванулся к балкону, и поисками теплого белья в нижнем отделении шкафа. Надо было позвонить на работу и предупредить, что она сегодня не придет, но рука замирала на полпути к телефонной трубке. Во-первых, придется объяснять причину, а это тяжело. Во-вторых, Валентина не была до конца уверена, что не придет в редакцию: чем же она будет заниматься, как же она проведет этот день? Долгий, бессмысленный, полный саднящей боли день… Совсем рассвело, посветлело — то есть ровно настолько, насколько может посветлеть в пасмурном декабре. — Мама, а в садик я сегодня не пойду? Младший детеныш, забытый за всеми передрягами, стоял на пороге кухни босиком, в посеревших от многочисленных стирок трусиках и маечке с головой Микки-Мауса на пузе. Не понимая, что происходит, он с эгоизмом существа, не приучившегося к сочувствию, радовался тому, что на сегодня будет избавлен от детсадовской манной каши, этой гадкой ненавидимой размазни, коллективного сидения на горшках, придирок воспитательницы, подножек хулиганов из старшей группы, и в то же время ощущал, что его мир переменился — настолько переменился, что мама сидит какая-то чужая, и страшно к ней подойти. И уж совсем он оказался сбит с толку, когда мама, взлетев с табуретки, подхватила его на руки, обняла, стиснула до того, что стало трудно дышать, уткнулась лицом в его живот. До боли… — Мам! Ты что? Первую часть жизни, до замужества, Валентина провела среди женщин: мама, подруги мамы, Валины школьные и институтские подруги. Во второй части главными стали мужчины. Егор. Сыновья, Питер. Ее дорогие мужчины, смысл ее стремлений, средоточие ее помыслов. Как бы она хотела, чтобы им было хорошо! Как старалась она, чтобы каждый получал от нее то, в чем нуждался, как боялась кого-то обидеть, нарушить существующее между ними равновесие… И чего, спрашивается, добилась? Егор убил Питера. |
