|
Злости на Ольгу, штабс капитана, Нефедова – тоже. Я просто устал. Мне хочется выспаться. Лечь – и спать трое суток. Или четверо. Справиться с Ольгой, доказать ей, что я имею право на свою волю в делах и поступках, мне не удалось. Поединок я не выиграю. Значит, остается смириться и жить так, как указывают обстоятельства. – Давай! – говорю я монголу и указываю на свою макушку. – Прямо вот сюда! Один удар – и все. Ну! Он с ревом прыгает на меня, палица взлетает в небо. Жители долины, наблюдающие за боем со склонов, вскакивают на ноги. Визжат кушанские дети, улюлюкают женщины, вопят мужчины. На долю секунды зависнув над головой Кобдо, железный шар со свистом несется вниз. Инстинкт самосохранения, могучий и всесильный, в самый последний момент заставляет меня увернуться. Палица с глухим шлепком врезается в траву. Я наступаю на рукоять, поднимаю шашку. Монгол бьет меня щитом, пытаясь высвободить оружие. От удара я падаю, бестолково тычу клинком снизу вверх, пытаясь попасть в незащищенную руку Кобдо, держащую щит. Неожиданно скрежещущая по доспехам багатура шашка проваливается словно бы в пустоту. Кобдо охает и выпускает рукоять палицы. Она уже не нужна монголу – он мертв. Острие шашки попало в щель его панциря и вошло меж ребер прямо в сердце. Бывает же! Я поднимаюсь на ноги и обвожу взглядом склоны холмов. Стоит оглушающая тишина. Сотни глаз смотрят на меня. Есаул подходит, забирает шашку, несколько раз втыкает ее в землю, чтобы счистить кровь. Ольга встает с камня, и я отчетливо слышу ее слова: – Как скучно, господа. Прямо роман. Герой оказывается героем и подтверждает свое реноме. Тоска. И не глядя на меня, объявляет: – Мое слово нерушимо. Вы свободны, Артем Владимирович. Но я бы не советовала вам попадаться мне на глаза. Она идет к лошадям. Нефедов забегает вперед, кланяется: – Ваше сиятельство, позвольте мне поговорить с ним? Напоследок? – Конечно, профессор. А потом присоединяйтесь к нам – мы сегодня будем охотиться в западной части долины. Они уезжают. Другие зрители тоже потихоньку расходятся. Монголы уволакивают труп Кобдо. Нефедов подходит ко мне, улыбаясь, но я вижу, что глаза его холодны. – Поздравляю! – он протягивает мне руку. – Не с чем, – я пожимаю его ладонь и понимаю, что Нефедов нервничает. – Что тебе нужно? – Дай мне коня, Артем. – Нет. – Ну, теперь то, в этом месте, ведь все равно! Дай! – Нет. – Ты что, не понимаешь, что все! – Нефедов начинает кричать, размахивая руками. – Не будет больше ничего – ни походов, ни могилы Чингисхана. Мы обречены жить здесь вечно, понимаешь?! Не упрямься, дай коня. Я просто посмотрю! – Нет. – Сволочь, – с чувством говорит профессор, вытаскивает из за ремня подаренный Слащевым «Смит и Вессон» и стреляет мне в лоб… Темуджин пил хмельную арху, как воду. За войлочными стенами новой юрты горланили нукеры, смеялись женщины, звенели струны моринхууров , трещали костры, протяжно растекались над огромным станом песни. Объединенное войско Тоорила, Джамухи и Темуджина праздновало победу. Сломана меркитская шея, побиты враги, захвачена богатая добыча. Отбита, спасена красавица Борте. Теперь вся степь знает: Темуджин – это сила. Но не весело сыну Есугея. Смотрит он на Борте – и горбит плечи, давя тяжелый вздох. Три дня и три ночи Темуджин, повесив пояс на шею, а шапку на руку, с обнаженной грудью возносил молитвы Вечному Синему небу. И все это время Борте, его Борте, уже была наложницей меркитского сотника Чилгрэ боко. Скрипнув зубами, Темуджин бросил короткий взгляд на округлившийся живот Борте. Через три месяца она должна родить. Но чей это ребенок? Когда, в какой день он был зачат? В ночь накануне набега меркитов? Или две ночи спустя – но уже не от его, Борджигинова семени? Как узнать? У кого спросить? Шаман Мунлик бренчал амулетами, бил в бубен, говорил с духами. |
