|
Но зажатая со всех сторон согражданами, Надя на ногах устояла. Несколько секунд она, побледнев, хлопает ресницами, пытаясь что то сказать, потом всхлипывает, обнимает меня. – Господи, Артем! Живо о ой… Мы идем по заснеженной дорожке к бело зеленой двенадцатиэтажке. Вокруг высятся точно такие же. Вечереет, в окнах зажигается свет. Весь этот микрорайон построили как раз накануне развала Советского Союза, и жить здесь считается, как объясняет мне Надя, престижно. Она вообще много говорит, едва не захлебываясь словами, смеется, машет рукой в сиреневой рукавичке. А другой очень крепко держит меня за локоть, словно боится, что я исчезну, испарюсь, как призрак. Мой рассказ о плене и скитаниях она выслушивает с чисто женским сочувствием. Мне стыдно – я обманываю женщину, которую когда то любил. Нет, не любил, но был близок, хорошо относился и все такое… Мне стыдно, но этот стыд я обязан стерпеть. Так надо. Время от времени задаю наводящие вопросы. Мне неловко идти к Наде домой – там муж, дети, но она еще в троллейбусе сказала: «Я тебя никуда не отпущу!». Вот как раз о муже я и спрашиваю: – Так что за счастливчик взял тебя в жены? Она вздыхает, останавливается, наклоняет голову. Из под выбившейся челки смотрит на меня. В глазах – слезы. – Я тебя ждала, Артем. Долго. Пока твоя мама не уехала. Мы часто вечерами собирались у вас на кухне, фотографии смотрели, тетрадки твои школьные… А потом… В общем, тетя Валя перед отъездом сказала: «Не хорони ты себя, Наденька. Не вернется наш Артемка…» По щеке Нади стекает слеза. Она вытирает ее рукавичкой. – Но ты не думай, я не сразу. Только в восемьдесят восьмом, осенью. Свадьбу в «Акчарлаке» справляли. – Так кто он? – Он все время за мной ухаживал, – будто оправдываясь, частит Надя. – Красиво ухаживал. Букеты, подарки, билеты в театр. Пожалела я его, Артем. А может, себя пожалела. Мне тогда уже двадцать шесть было. У ровесниц дети в школу пошли, а я все одна да одна… – Имя ты так и не назовешь? – улыбаюсь я. – Женя. – Который Женя? – Ну Женька... Ты ж его знаешь. – Погоди, так Женька… Бикмуллин, что ли? Бики?! – я решительно высвобождаю локоть. – Он же издевался над тобой! Чуть в милицию из за него не загремела! – Он изменился! – Такие не меняются. – Не изменился, но он меня... Да я сама не знаю, Артем, что это было. Мы долго не общались, он разбогател, девчонок менял, как перчатки. Потом как то встретил меня пьяный.. ехал откуда то с водителем. Подвез до дома. Думала утром протрезвеет – забудет, а он позвонил. Стал навещать, то се... – То се... – Несчастный он был какой то. Вроде бы деньги есть, а счастья нет. – И ты пожалела. – Мне казалось, что... Ох, Артем. Все было так... сложно. Надо было что то делать. Менять. – Извини, Надя, но я к вам не пойду. – Да нет, что ты! – она улыбается сквозь слезы. – Развелись мы. Летом официально оформили, а не живем года полтора уже, наверное. И с горечью добавляет: – Он теперь в Лондоне! С молодой женой! Фотомодель какая то. Ноги от ушей. Но ты знаешь – я не жалею. Последние годы трудно было. У него – всегда работа, у меня – только дом да дети. Квартиру то он мне купил, когда разъехались, а до этого мы в коттедже жили. И резко меняя тему разговора, указывает рукой куда то вверх: – Во он мои окна светятся, там, где занавески голубенькие. – Погоди, а дома то у тебя кто? – Соседка. Хорошая женщина, добрая. Она сидит с моими, когда попрошу. У нас в саду карантин, ветрянка. Ну, вот наш подъезд. |
