Никто из моих клиентов не убивал человека – тем паче ребенка и полицейского. Я поймала себя на невольных размышлениях о том, каково это – пробыть здесь всю жизнь. А вдруг оранжевая роба когда-нибудь заменит мне и вечерние платья, и повседневный туалет, и даже пижаму? Вдруг мне будут приказывать, когда я должна принимать душ, есть и ложиться спать? Учитывая, что моя работа заключалась в поддержании личных свобод, мне трудно было вообразить тот мир, где этих свобод не существует.
Наблюдая вполглаза, как арестант елозит шваброй под сиденьями, я задумалась, от какой роскоши мне будет сложнее всего отказаться. Это все банально: отлучение от шоколада я расценила бы как жестокое и несправедливое наказание; пожертвовать контактными линзами я тоже не могла; я бы лучше умерла, чем лишилась геля для волос, не позволявшего моей прическе превратиться в разоренное крысиное гнездо. Но как же все прочее? Я бы скучала по потрясающему ассортименту хлопьев в супермаркетах. Как это – я не смогу говорить по телефону? Понятное дело, сексом я не занималась так давно, что у меня между ног выросла паутина, но как бы я снесла абсолютное отсутствие прикосновений? Даже рукопожатий…
Готова поспорить, мне бы недоставало даже стычек с мамой.
Тут я внезапно увидела перед собою чьи-то ботинки.
– Не повезло вам. К нему пришел духовник, – сказал офицер. – Борн сегодня пользуется спросом.
– Ладно. – Я решилась на блеф. – Духовник может присоединиться к нашей беседе. – Я заметила на его лице тень неуверенности. Правила были строги на этот счет: заключенным всегда позволено видеться с адвокатами. И я намеревалась разыграть эту карту.
Пожав плечами, офицер повел меня по коридору. Кивнул мужчине в аппаратной – и створки, визгнув, разъехались. Мы очутились в тесном металлическом тамбуре, и, когда дверь закрылась, у меня сперло дыхание.
– У меня клаустрофобия в легкой форме, – сказала я.
Офицер улыбнулся.
– Очень жаль.
Внутренняя дверь отъехала, и мы вошли в тюрьму.
– Тихо тут у вас, – заметила я.
– День сегодня удачный. – Он вручил мне бронежилет и очки и подождал, пока я экипируюсь. На секунду меня охватила паника: а вдруг мужской жилет не сойдется на мне? Вот это будет позор. Но, слава богу, застегивался он на липучки, и проблем не возникло. И я – в полном снаряжении – предстала перед длинным пустым коридором.
– Удачи, – сказал офицер.
Только тогда я поняла, что остаюсь одна.
Что ж. Я не собиралась убеждать Шэя Борна, что у меня хватит смелости спасти его жизнь, когда сама боялась пройтись по ярусу.
Со всех сторон послышалось гиканье и похабный свист. Такая уж я женщина: все мои почитатели сосредоточены на ярусе для самых опасных преступников в тюрьме штата Нью-Хэмпшир.
– Крошка, ты ко мне? – засюсюкал один парень.
Другой даже потрудился стащить робу, чтобы продемонстрировать свое нижнее белье, как будто я всю жизнь ждала такого стриптиза. Я решила не отрывать глаз от священника, стоявшего у одной из камер.
Я должна была представиться. Должна была объяснить, зачем я соврала охранникам на входе. Но я была настолько обескуражена, что все вмиг полетело к чертям.
– Шэй Борн? – сказала я. – Я знаю, как помочь вам стать донором.
Священник нахмурился.
– Кто вы?
– Его адвокат.
Он повернулся к Шэю.
– Ты же говорил, что у тебя нет адвоката.
Шэй чуть наклонил голову. Он смотрел на меня таким испытующим взглядом, будто перебирал зерна моих мыслей и отделял пшеницу от плевел.
– Пусть говорит, – сказал он. |