По средам, через неделю. Мы приходим в конференц-зал, и нас обривают. Лезвие номер два – даже если хочешь, чтобы зимой волосы были длиннее. Зимой тут не то чтобы жарко… Начиная с ноября, мы все страшно мерзнем. Почему нельзя устраивать жару в ноябре, а сейчас сделать так, чтобы похолодало?
– Не знаю.
– Она на лезвиях.
– Прошу прощения?
– Кровь, – объяснил Шэй. – На лезвиях для бритья. Кто-то порежется, а потом кто-то другой подцепит гепатит С.
Разговор этот напоминал вращение лотерейного барабана, в котором перекатываются шары с выигрышными номерами.
– И с вами это произошло?
– Это произошло с другими людьми, а значит, и со мной.
«Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
В голове у меня словно поплыл туман. Оставалось только надеяться, что причиной тому была бессвязная речь Шэя, а не очередной панический приступ. Панические расстройства терзали меня вот уже одиннадцать лет – с того самого дня, как мы вынесли Шэю Борну приговор.
– Но в остальном вы хорошо себя чувствуете?
Мне тут же захотелось хорошенько себя ударить. Разве можно спрашивать у человека, обреченного на смерть, как он себя чувствует? «Ну а если не считать этого досадного происшествия, – подумал я, – вам понравился спектакль, миссис Линкольн?» – Мне порой одиноко, – ответил Шэй.
Я автоматически брякнул:
– С вами Господь.
– Ну, в шашки он играет весьма паршиво.
– Вы верите в Бога?
– А почему вы верите в Бога? – внезапно напрягшись, подался он вперед. – Вам сказали, что я хочу пожертвовать свое сердце?
– Об этом я и хочу с вами поговорить, Шэй.
– Хорошо. А то никто больше не хочет мне помочь.
– А ваш адвокат?
– Я его уволил. – Шэй безразлично пожал плечами. – Истратив все апелляции, он сказал, что запишется на прием к губернатору. А губернатор даже не из нашего штата, вы это знали? Он родился в Миссисипи. Я всегда мечтал увидеть эту речку. Может, разорить парочку плавучих казино, я же шулер… Или улей? Над этими речками летают пчелы?
– Ваш адвокат…
– Он хотел, чтобы губернатор изменил меру пресечения на пожизненное заключение, но это же все равно что смерть. Поэтому я его и уволил.
Я вспомнил начальника тюрьмы, уверенного, что Шэй затеял эту игру, дабы остаться в живых. Не ошибся ли он?
– Если я правильно вас понял, Шэй, вы хотите умереть?
– Я хочу жить, – сказал он. – Поэтому я должен умереть. Наконец-то – первая зацепка.
– Вы будете жить, – сказал я. – В Царствии Отца нашего небесного. И неважно, что случится здесь. И неважно, сможете ли вы пожертвовать свои органы.
Лицо его вдруг потемнело.
– Как это так – «неважно»?
– Ну, это сложный вопрос…
– Я должен отдать ей свое сердце. Должен.
– Кому?
– Клэр Нилон.
У меня в буквальном смысле отвисла челюсть. Эта подробность не звучала в новостях.
– Нилон! Она что, родственница Элизабет?
Я слишком поздно понял, что посторонний человек, не судивший Шэя в роли присяжного, вряд ли смог бы вспомнить эту фамилию так быстро. Однако Шэй был слишком возбужден, чтобы заметить мой промах.
– Она сестра убитой девочки. У нее сердечная болезнь, я видел по телевизору.
Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. |