— Мама называла меня Уильямом, — отзываюсь я. — Когда сердилась.

— На тебя? Мама никогда на тебя не сердилась. Ты был ее маленьким ангелочком.

Это должно было прозвучать как комплимент, как нечто ободряющее, но на самом деле в ее реплике просматривался и другой смысл. Пэтти всегда казалось, что я не шел по жизни, а стремительно скользил по гладкой ровной дороге, почти не касаясь ее ступнями, тогда как она, бедняжка, с трудом продвигалась по тропинке с рытвинами и крутыми поворотами. Лично я никогда так не считал. Жизнь у нас была одинаковой. Мы занимались одним и тем же делом.

— Такое развитие событий не предвещает ничего хорошего, — комментирует увиденное отец. Он заходит в общую комнату и прислоняется к стене. Папа всегда отличался прямотой — говорит что думает.

Пэтти делает небрежный жест рукой:

— Что эта чертова Маргарет Олсон знает о сложных уголовных делах? Она — политик. Она не адвокат, выступающий в суде.

Папа не ввязывается в спор. Препираться с Пэтти — занятие утомительное. Если ей что-то втемяшится в голову, она от этого уже не откажется. И чем менее обоснованно ее утверждение, тем больше она за него цепляется.

Впрочем, в данном конкретном случае она права. Маргарет Олсон отнюдь не является опытным адвокатом, выступающим в суде. Она была членом совета района, а затем ее избрали главным прокурором округа. Она — совсем не Клэренс Дэрроу. Однако смысл папиных слов заключается в том, что, если уж Маргарет делает себя центральным нападающим в расследовании и судебном процессе, она не может себе позволить проиграть. Не может. На кону — пост мэра. И если что-то пойдет не по ее плану в моем деле, она будет выглядеть как дилетант, а не как внушающий доверие борец с коррупцией, который, как утверждалось в агитационных плакатах, «спасет этот город».

Папа бросает взгляд в сторону Пэтти, но в его взгляде не чувствуется ни раздражения, ни разочарования. Мы все уже изрядно измучены. Прошло целых семь недель — тягостных недель — с того момента, как меня арестовали и предъявили обвинение в четырех тяжких убийствах первой степени. Меня выпустили под залог в миллион долларов, и это стало хотя и единственной, но все же хорошей новостью, потому что довольно часто бывает так, что подозреваемых в убийстве отказываются отпускать даже под залог. Тут сыграло свою роль мое физическое состояние — а точнее, тот факт, что я еще не восстановился после огнестрельного ранения в голову. Окружная тюрьма — это вам не клиника Майо, и врачи сказали судье, что мне необходима еженедельная терапия.

Как бы там ни было, а папа выставил свой дом в качестве залога и вытащил меня из тюрьмы. В течение первых двух недель мне пришлось буквально скрываться то у себя в особнячке, то в доме отца, потому что меня везде подкарауливали репортеры. Даже на то, чтобы спуститься к почтовому ящику, требовались определенные ухищрения — лишь бы не попасться им на глаза.

Сейчас, примерно через два месяца после моего ареста, ажиотаж вокруг меня немного поутих. Внимание журналистов привлекли более свежие события: еще один уик-энд, в течение которого цифра совершенных в городе убийств стала двухзначной, пенсионный кризис в городе, грозящий парализовать местную власть, и, конечно же, выборы мэра, сообщения о которых ежедневно мелькают в заголовках (то один из кандидатов сделал глупое заявление, то другой кандидат наступил на кучу какашек).