Со мной иногда случаются подобные неожиданности. Нет, призраки ко мне не являются, так что устраивать спиритические сеансы или изгонять нечистую силу пока еще рано. Но иногда мне чудится Эми. Посмотрю в какую-нибудь сторону, а там она.

В такие моменты я ощущаю что-то странное за спиной — какое-то дуновение воздуха. И как будто неведомое движение сзади меня прекращается в ту же секунду, когда я замираю.

Я вращаю головой то в одну сторону, то в другую. И не вижу ничего, кроме людей, беспорядочно движущихся по направлению ко мне. Никто не отскакивает, не пригибается, не отводит взгляд в сторону.

Никто за мной не следит.

Тем не менее по коже время от времени пробегают холодные мурашки.

Я устал оглядываться через плечо.

Я утомился оттого, что постоянно нахожусь в оборонительной позиции, пытаясь зацепиться за свою память. Чувство беспомощности меня измотало. Похоже, пришло время перестать обороняться — пора переходить в наступление.

Я остановил такси и поехал в северном направлении.

«Дыра в стене». Я не был там целую вечность. Когда-то давно все происходило на уровне рефлекса: если хотелось выпить и было свободное время, я отправлялся в «Дыру в стене».

Я выхожу из такси, слышу гул поезда, проезжающего высоко надо мной по Коричневой линии. Сверху сыпятся малюсенькие кусочки ржавчины. Я протягиваю руку к двери бара и замираю. Затем делаю глубокий вдох — и открываю ее.

Когда я захожу в бар, там моментально становится тихо. Как в каком-нибудь фильме: музыка стихает, разговоры обрываются на середине фразы. Или как будто с пластинки сняли иглу проигрывателя и музыка резко стихла.

Все взгляды направлены на меня, и ни одного — дружественного. Я узнаю́ около ста лиц — это люди, с которыми я общался и вместе работал. Пэтти, стоя у стойки, уже поднесла бутылку пива к губам, чтобы сделать глоток, но, увидев меня, застыла.

— Этот бар — для полицейских, — кричит кто-то, — а не для убийц полицейских.

Мои ладони сжимаются в кулаки, челюсти сдавливаются. Я иду прямиком в уголок, который когда-то считал своим, где люди хором выкрикивали мою фамилию, слушали меня и смеялись. Я поднимаюсь на сцену, беру микрофон и щелкаю по нему пальцем, дабы убедиться, что он работает.

— Нам не нужны твои анекдоты, — слышится из толпы.

— Это не анекдот. Я не убивал полицейских, — говорю я в микрофон. — Я не убивал никого.

— А куда же подевалось твое «Я ничего не помню?» — выкрикивает кто-то из зала.

Я окидываю помещение взглядом — сердце лихорадочно колотится, в животе все скручивается в сотни узлов.

— Теперь я помню, — заявляю я. — И я этого не делал.

Я роняю микрофон, раздается громкое «бум» — на все помещение. Я схожу со сцены.

— Эй!

Направляясь к выходу, оборачиваюсь. В поле зрения появляется круглая физиономия Визневски.

— Тебе здесь не рады. Ты знаешь, что ты сделал, и мы знаем, что ты сделал.

— А я знаю, что сделал ты, — парирую я.

Повернувшись, направляюсь к нему. Он, готовясь к столкновению, поднимает руки. В свои лучшие времена я действовал бы более проворно, но теперь я двигаюсь очень медленно, и, прежде чем я успеваю отбить в сторону руки Виза, он хватает меня за горло. Толкает меня назад и прижимает к столу — так, что моя спина выгибается и глаза поневоле глядят на потолок. Меня охватывает гнев и отчаяние. В баре поднимается шум. Передо мной маячит противное лицо Виза. Пытаюсь высвободиться, и ничего не получается…

«Ба-бах!» Стол, к которому Визневски прижал меня, резко наклоняется — и бокалы летят на пол.