Зайдя в спальню, Пэтти поджала губы и сложила руки на груди.

— О господи! — ужаснулась она. — Ну ты даешь, малыш…

Я вытер лицо рукавом рубашки. Она помогла мне подняться на ноги — как родитель помогает своему ребенку — и отвела обратно в спальню.

Полбутылки бурбона к тому моменту объединили усилия с вином, которое я выпил за ужином, и все в моем сознании начало переворачиваться с ног на голову.

— Тебе нужно поспать, — говорила она, укладывая меня на кровать и укрывая одеялом. — Теперь все будет хорошо.

Я закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон. Слышал, как Пэтти пошла на первый этаж, а затем вернулась и убрала осколки разбитой бутылки виски «Мэйкерс Марк». Чуть позже я почувствовал на своем лице ее дыхание.

— Теперь все будет хорошо, братик, — убаюкивала она меня. — Все будет хорошо.

Сон уже витал вокруг меня со всех сторон, делая расплывчатыми изображения, которые появлялись перед глазами…

…маленькая девочка в шапочке, которую надевают в день рождения, задувает одну-единственную свечу на пурпурном торте…

…Валерия со слезами на глазах показывает первую ультразвуковую фотографию…

…вой полицейских сирен…

…мой друг Стюарт сидит рядом в отделении интенсивной терапии и говорит, что нужно продолжать верить…

Затем мое внимание концентрируется на словах сестры, и все остальное оттесняется в сторону: «Теперь все будет хорошо»…

Когда я снова открыл глаза, будильник звонил вовсю, пытаясь меня разбудить. Через окно в комнату падал безжалостный солнечный свет. Пэтти уже ушла.

Но зато был включен телевизор, причем на том новостном канале, который я обычно смотрю.

Женщина-телерепортер стояла перед натянутой полицией лентой ограждения возле дома в районе Линкольн-Парк. Вверх и вниз по ступенькам, ведущим к входу в дом, сновали полицейские и технические специалисты из Управления судебно-медицинских экспертиз.

— …Представители правоохранительных органов полагают, что прежде чем убить, ее пытали… — протараторила женщина-репортер.

Я узнал этот городской особняк. Некоторое время назад я проводил в доме обыск и перевернул в нем все вверх дном.

Дом, который принадлежал Рамоне Диллавоу, менеджеру особняка-борделя.

47

Я остановил машину за два квартала от дома Рамоны Диллавоу. Второе утро подряд я приезжал на место преступления, окруженное автофургонами средств массовой информации и репортерами. Патрульный полицейский пытался направлять поток машин утреннего часа пик в объезд заграждений.

Первым, кого я увидел, был Гоулди. Он, конечно же, находился здесь. Этот парень успевал везде. Он кивнул мне и показал жестом в сторону входной двери.

— Горничная обнаружила ее сегодня утром. — Он начал вводить меня в курс дела. — Она отправилась на тот свет вчера вечером.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Зайдя в комнату, я увидел, что Рамона Диллавоу, сидя на стуле, смотрит прямо на меня безжизненными глазами. Ее голова была наклонена вправо, а на лице застыло выражение безнадежности.

Ее окровавленный рот натолкнул меня на мысль, что, возможно, ей отрезали часть языка, но это всего лишь мое предположение.

Шелковая блузка Рамоны была полностью расстегнута, бюстгальтер снят. Один из сосков отсутствовал, а на его месте виднелась засохшая кровь. В средней части тела имелось множество порезов, по характеру которых становилось ясно, что их наносили не быстрыми, а медленными, аккуратными движениями, доставляющими дикую боль.