Снова статика, неразличимый треск, шорохи. Потом:

— Ты не понял... это не... не так все просто.

Лукас закатил глаза к потолку. Шестнадцать лет крутя баранку на дорогах Америки, он видел все типы этого гигантского паноптикума. Краснорожие супермены, устраивающие гонку с каждой попутной машиной. Неудачливые коммивояжеры, со злостью рвущие рычаг передач служебного автомобиля. Остервенелые жены, сломя голову гонящие семейный фургон и не желающие глядеть по сторонам. Даже дикие наемные водители грузовиков, под завязку нажравшиеся бензедрина. Но Мелвил принадлежал к самому страшному племени, которое только выезжает на трассу, — племени трепачей, этих ошалелых четырехколесных тварей с дешевой рацией в кабине, пристающих к каждому порядочному водителю в радиусе сотни миль.

Обычно Лукас их на дух не выносил. Однако сейчас он был готов от скуки общаться даже с таким.

Лукас возвращался в Лос-Анджелес из рейса через всю страну из Сиэтла до Джексонвилла с грузом яблок — из рейса, который не заладился с самого начала. Когда Лукас был уже в пути, его лос-анджелесский маклер внезапно пошел ко дну, и сделка с яблоками чуть не засохла на корню. Когда Лукас добрался до Джексонвилла, менеджер склада решил срезать плату за перевозку наполовину, и Лукасу пришлось утереться. На первом же перегоне обратного пути, во время вахты напарницы Лукаса, Софи Коэн, на каком-то Богом забытом тихом захолустном шоссе лопнула камера. Лукас тогда дремал и чуть не вылетел через перегородку «гроба». Ремонт влетел в две сотни баксов.

Теперь Лукас гнал по федеральному семьдесят пятому в сторону Атланты, куря одну за другой тоненькие сигары, пытаясь сообразить, как жить дальше, и от нечего делать болтая сквозь треск рации с каким-то олухом. Все лучше, чем сидеть в закусочной придорожного мотеля за чашкой кофе и оплакивать свое неминуемое банкротство.

Качнув головой, Лукас переключил микрофон на передачу:

— Мелвил, не мог бы ты сказать по-людски, о чем ты шепчешь?

Снова пауза. Потом:

— Это... это сложно.

— Попробую понять. Ты скажи как есть.

— Я не могу остановиться! — донесся лихорадочный ответ из динамика.

Лукас грохнул. Расхохотался густым, сердечным хохотом, от которого затряслось даже сиденье. Подавляя смех, Лукас поднес ко рту микрофон:

— Дружище, поверь мне, я тебя понимаю!

— Ты чего? — взорвался Мелвил. — Чего ты там можешь понимать?!

— Я сам терпеть не могу стоять. Простой — это мне как серпом по яйцам.

— Да нет же, друг... нет, нет, нет... — вернулся сквозь треск помех голос Мелвила. — Ты ни хрена не понял... Я хочу остановиться. Ты даже представить себе не можешь, как я этого хочу... но не могу! Я не смогу даже через миллион лет!

— Не сможешь — или не остановишься?

Долгая пауза, потрескивание. Потом:

— Не могу.

— Чего стряслось?

— Не могу, и все тут!

— Да почему?

— Поверь мне, брат, — не могу.

Лукас уже начинал терять терпение.

— Решай, браток: ты мне расскажешь, что случилось, или мне отключить рацию?

Снова пауза, треск помех, щелчки. Потом Лукас услышал:

— Ты только не думай, что я псих, но все из-за той проклятой ведьмы!

Лукас немного помолчал, глядя на убегавшие под колеса его грузовика белые линии дорожной разметки, потом сказал:

— Не понял тебя, браток. Повтори, что ты сказал.

— Я сказал, что на мне лежит проклятие ведьмы!

— Проклятие?

Треск.