– О чем ты?

– Последнее слово, которое он произнес, было «некролог».

– Что? – изумилась Амалия.

– Ну вот, ты тоже удивилась… И я поначалу решила, что ослышалась, но нет. Он произнес его очень четко. Как будто оно означало для него… ну, не знаю… что-то особенное.

Амалия задумалась.

– Сколько ему было лет? – наконец спросила она.

– Примерно тридцать три – тридцать пять, я так думаю. Молодой еще человек, белокурый, курносый, с довольно широким маловыразительным лицом. Типично английская внешность, – Ксения усмехнулась, – лично я не удивлюсь, если англичанки считали его красавцем…

Так, так, стало быть, мы уже язвим. У Амалии немного отлегло от сердца. По правде говоря, ни один из ее детей не внушал ей столько скрытого беспокойства, как упрямая, гордая, замкнутая дочь, которая внешне вроде бы не создавала никаких проблем.

– Почему он говорил про некролог? Вот что странно. Я хочу сказать, это совершенно с ним не вяжется…

Амалия шевельнулась на стуле.

– Как удачно выразился великий Гёте, «сущее не делится на разум без остатка». Логика вообще плохой помощник, если ты хочешь понять людей…

– У меня нет никаких иллюзий по поводу людей, – отрезала Ксения. – Я не понимаю конкретно этого человека. Я не знала его, но вряд ли в его жизни было что-то особенное. Перед смертью он звал кого-то, возможно жену, потому что на руке у него было обручальное кольцо. Говорил о самолете – может быть, они с женой собирались смотреть на полеты. Это все вполне объяснимо, но при чем тут некролог? Он выглядел… ну, не знаю… таким здоровым… По-моему, такие люди предпочитают вообще не размышлять о смерти и обо всем, что ее сопровождает…

Амалия хотела заметить, что человек далеко не всегда контролирует свои слова и поступки перед смертью, но баронесса Корф была женщиной и поймала себя на том, что ей попросту наскучило обсуждать смерть какого-то бедняги на Стрэнде. Да, это трагедия, спору нет, но сколько беженцев из России пережило куда более страшные трагедии, о которых не пишут в газетах, сколько судеб поломала революция, и сколько она поломает еще…

– Честно говоря, я не вижу смысла гадать, что именно тот бедняга имел в виду, – произнесла баронесса вслух. – Ты же сама сказала, что в утренних газетах должны написать о случившемся, и там наверняка будет его адрес. Если хочешь, можешь сходить и поговорить с его женой. Моральное право на это у тебя есть – в конце концов, ты последняя, кто общался с ее мужем…

Однако, увидев, как просияло лицо Ксении, Амалия едва не раскаялась в том, что подала такой совет. «Бедная девочка, у нее нервы на пределе… Она совсем как я, все время терзается, что могла что-то изменить – и не справилась, не сделала… В Ницце, где я создала приют для наших беженцев, она точно так же изводила себя из-за каждой неудачи… да еще тот случай с поклонником, который совершенно выбил ее из колеи… Еле-еле удалось уговорить ее перебраться в Лондон… потому что во Франции на каждом шагу встречаешь русских из той, другой жизни, там тебе не дадут забыть, что мы потеряли родину и обречены скитаться… Но разве в Лондоне лучше? Ювелирные магазины забиты русскими драгоценностями, которые уходят за бесценок… Газеты – что ни номер, то статья о большевиках, с этой типично английской язвительностью, за которой скрывается самый обыкновенный страх… И еще черт меня дернул предложить ей изменить образ жизни, чтобы отвлечься, и найти себе какое-нибудь занятие. И вот – она устроилась печатать на машинке рукописи, поселилась отдельно, словно у нас нет этой квартиры… и если с Ксенией что-нибудь случится, я могу и не успеть помочь ей.