— К утру? Что же вы будете делать ночью?! Неужто молиться?

— Ха, молиться? Да нет — мы будем жечь костер у старых тофетов и славить нашего великого рэкса!

— У тофетов… там ведь был языческий жертвенник. Вы что же это — язычники?

— Да кто тебе сказал? Ты больше никогда не задавай такие подозрительные вопросы, Юлия… Ну все, хватит болтать — мы пошли.

Саша едва успел укрыться за кустами, как из дому появились двое мальчиков лет тринадцати, очень похожих: скорее всего, это были родные братья. Один — чуть постарше, оба светлоголовые, кареглазые, в одинаковых льняных туниках до колен и в шерстяных плащиках. Прошлепав по тропинке сандалиями, ребята отперли засов и выбрались на улицу.

— Эй, сестрица! А кто будет ворота запирать? — вспомнил вдруг старший. — Ну, мы пошли уже.

Немного выждав, Александр хотел было выскользнуть вслед за парнями, да немного не успел. На крыльце появилась девушка, точнее сказать, молодая женщина лет двадцати пяти, в длинной, до самых пят, темной тунике и такой же темной столе, надетой сверху. Голову женщины покрывал серый убрус с вышивкой, но без всяких украшений. Лицо казалось очень приятным и даже изысканно красивым — чуть тронутое загаром, с изящным чувственным носом и тонкими бровями, губы тоже, наверное, были чересчур узки, впрочем, это ничуть не портило впечатление. Глаза карие, как у только что вышедших из дома мальчишек, в общем-то похожих на эту женщину, — карие и заплаканные.

— Господи! — Закрыв на засов калитку, незнакомка с тоской посмотрела в небо. — И когда только все это кончится? Эх, надо было завести собаку…

Вдруг она странным образом сменила тему: подошла к тем кустам, за которыми прятался Саша, и сказала:

— Если ты вор, то ошибся адресом. У нас здесь просто нечего воровать. Разве что козье молоко и сыр.

— От молока бы не отказался. — Молодой человек покинул свое укрытие и поклонился со скромною и приветливою улыбкой. — Если, конечно, в этом доме не найдется вина.

— Да пожалуй, найдется. — В глазах женщины не было страха — лишь тщательно скрываемые слезы, причиной которых был явно не Саша.

— Хочу спросить, ты меня не боишься, любезнейшая госпожа?

— Я вообще ничего не боюсь с того времени, как погибли родители. И особенно после того, как мои братья… Впрочем, это неинтересно. Прошу, проходи в дом.

— Благодарю…

— Только убери куда-нибудь свой меч. Мерзкое оружие.

— Напротив — очень красивое. Но воля хозяйки — закон. Куда бы мне его убрать? Может, под лавку?

— Ах… — Незнакомка махнула рукою. — Куда хочешь, господин. Смею заметить, не очень-то ты похож на вора. Скорей на разбойника. Как ты перебрался через ограду?

— По дереву.

— Ах, ну да. Тому, что на площади.

— А как ты узнала?

— Кусты и трава примяты. И кровь. Ты ранен?

— Нет. Натекла с меча.

— Значит, кого-то убил.

— Поверь, вовсе не я начал заварушку первым.

Внутреннее убранство дома носило тот отпечаток плохо скрываемой бедности, что не так уж и редко встречается в постсоветской России, в квартирах провинциальной интеллигенции, убогих и нищих. Впрочем, в российской провинции практически все квартиры убогие — всякие там «корабли», «брежневки», «хрущевки» и прочая гнусь, уместная лишь в самых отсталых странах третьего мира, однако тем не менее стоящая немаленьких денег.