— Да нет, это здорово, когда ты приезжаешь.

— И пожалуйста, останавливай меня, если я начну вторгаться в какие-то слишком личные…

— Ты можешь спрашивать меня о чем угодно.

— Мне бы не хотелось вторгаться в твои…

— Я уже сказала, что ты можешь задавать мне любые вопросы. Если на какой-то из них мне отвечать не захочется, я просто не стану на него отвечать.

Разрешение получено. Мне кажется, она догадывалась, старая лиса, за что зацепилось мое внимание. Она ждала, когда я сам сделаю первый шаг.

— Ты сказала, что вы с Бернардом были… одержимы друг другом. Ты имела в виду… ну, в смысле физически?..

— Типичный представитель своего поколения — вот кто ты такой, Джереми. И успевший в достаточной степени постареть, чтобы набраться жеманства на сей счет. Да, секс, я говорю о сексе.

Я еще ни разу не слышал из ее уст этого слова. Своим дикторским голосом времен Второй мировой она до предела сжала гласную, так что в результате получилось едва ли не «сикс». Из ее уст это слово прозвучало грубо, почти непристойно. Не потому ли, что ей пришлось перешагнуть через себя, чтобы произнести его, а потом повторить, чтобы преодолеть привычное отвращение? А может быть, она права? Может быть, меня, человека шестидесятых годов, хотя и отличавшегося всегда несколько излишней сдержанностью, просто начинает тянуть на клубничку?

Джун и Бернард, одержимые сексом… Поскольку в моем представлении они всегда были людьми пожилыми и враждебно настроенными друг к другу, мне захотелось сказать ей, что представить себе нечто подобное мне довольно трудно, как маленькому мальчику, который пытается вообразить королеву в нужнике.

Но вместо этого я сказал:

— Мне кажется, я понимаю, о чем речь.

— Вот уж не думаю, — ответила она с видимым удовольствием от того, насколько она сама в этом уверена. — Ты даже и представить себе не в состоянии, на что это было похоже в те времена.

Она еще не успела договорить, а образы и впечатления уже начали сыпаться в прорехи в пространстве, как летящая в подземелье Алиса или как осадочные породы, сквозь которые она летит вниз, в расширяющийся раструбом конус времени: запах конторской пыли; стены коридоров, выкрашенные коричневой и кремовой масляной краской; предметы повседневного обихода, от пишущих машинок до автомобилей, сделанные на совесть, тяжелые и крашенные в черный цвет; нетопленые комнаты, подозрительные квартирные хозяйки; до смешного солидные молодые люди в мешковатых фланелевых брюках покусывают чубуки трубок; еда без приправ, без чеснока, вина и лимонного сока; постоянно вертеть сигарету в пальцах, что считается весьма эротически привлекательным, и нигде проходу нет от властных окриков, жестких, уложенных в краткие, едва ли не латинские формулы, не терпящих возражений, — на автобусных билетах, бланках и от руки нарисованных табличках, где непременный перст указующий задаст вам верный курс сквозь этот серьезный коричнево-черно-серый мир. С моей точки зрения, в те времена это должно было быть похоже на взрыв в магазине старьевщика в замедленной съемке, и я был рад, что и Джун тоже почувствовала мое замешательство, ибо в тогдашней эпохе я просто не мог найти места для сексуальной одержимости.

— До встречи с Бернардом я уже встречалась с несколькими молодыми людьми, просто потому, что они казались очень милыми. И с самого начала привыкла приводить их домой и знакомить с родителями, с тем чтобы выслушать их суждение относительно того, приличный мне попался экземпляр или нет. Я всегда оценивала мужчину с одной-единственной точки зрения: годится он в мужья или нет. Так делали все мои подруги, именно в этом ключе мы с ними и говорили о мужчинах. О каких бы то ни было физиологических желаниях и речи не было, и о моих в том числе.