— Ты ошибся, Петенька, — сказала она ласково. — Я не та, кого ты ищешь. Мне ясно дали понять Оттуда, — она кивнула на потолок, но имела в виду, конечно, более высокие сферы, — что я рождена не для семейной жизни. Однажды я уже попыталась оспорить это табу, и моя попытка не привела ни к чему хорошему. Не буду скрывать, ты мне очень симпатичен. Я не знаю другого такого благодарного, доброго, нежного человека. Наверное, я могла бы тебя полюбить. Но выйти замуж и родить тебе ребенка — нет. Тебе нужна другая женщина.

Но Питер твердо знал, что другая ему не нужна. Сам удивляясь своему напору, он в конце концов сломил упрямство Ирен. Она стала его женой, пусть не де-юре, но де-факто, и родила ему сына. Два с половиной года они были безмятежны и счастливы.

Одно только беспокоило Питера: Ирен так и не поверила, что они одолели свой злой рок.

— Неужели, ты не видишь: это не злой, рок, это судьба! — убеждал Питер. — Она с рождения толкала нас друг к другу. Все прошлые несчастья были ее указателями. Вспомни все эти совпадения! Даже решение сменить имя мы приняли одновременно. Ты хотела покоя и стала Ириной, я желал избавиться от проклятия О'Нейлов и взял фамилию Кронин — и все в один год, если не в один месяц. Разве это не лучшее доказательство того, что мы обречены друг другу? Наши призраки остались в прошлом, my sweet. Мы победили, и теперь все будет хорошо.

Ирен не возражала, но по ее глазам Питер видел, что она боится поверить. И черт бы побрал все на свете! — она оказалась права. Питер хорошо помнил, как встревожился, когда она пришла домой совсем больная, как не хотел уезжать от нее, но никакие дурные предчувствия его не мучили. Он был расстроен, озабочен, жалел, что из-за малыша вынужден поддаться на уговоры Ирен и не сможет ухаживать за ней сам, но не сомневался: все закончится хорошо. Если Ирен вдруг станет хуже, Лиска непременно ему позвонит, он приедет и не отойдет от жены, пока она не поправится. Он отобьет ее у любой болезни, он никуда ее не отпустит, она не сможет его покинуть.

Открыв Лиске дверь той ночью и увидев ее лицо, Питер сразу понял, что они с Ирен проиграли. Проклятие — его ли, ее ли — настигло их обоих. И тут на него обрушилась боль — не старая, привычная, а новая, незнакомая. Не ограничиваясь полумерами, она разорвала ему грудь и впилась в сердце.

Очнулся Питер в больнице. Не в коридоре и не на грязном тюфяке, а в отдельной палате, на хрустящей от крахмала простыне. Злая ирония судьбы — сейчас он предпочел бы коридор и тюфяк. Тогда он мог бы отдаться во власть иллюзии, будто колесо его жизни повернулось вспять, что сейчас он найдет в себе силы встать, добрести до туалета, а потом бежать, бежать из больницы навстречу Ирен.

Сиделка, заметив, что он пришел в себя, вскрыла ампулу и наполнила шприц.

— У вас был микроинфаркт, — сказала она. — Теперь вам нужен полный покой. — И воткнула иглу ему в вену.

Трое суток Питера продержали на транквилизаторах. Он лежал пластом, оглушенный, отупевший. Но боль не желала отступать. Она прочно угнездилась в сердце и грызла, царапала, клевала, давила…

На четвертый день он ушел из больницы. Написал расписку, что берет ответственность за последствия на себя, и ушел. Единственное, что могло вернуть его к жизни, — это забота о маленьком Микки-Мишутке. Питер должен был сделать все возможное, чтобы хоть сына оградить от проклятия О'Нейлов.

Судьба отвела ему ровно два дня. Во вторник он вернулся из больницы и забрал ребенка у Лиски, а в четверг Она позвонила в дверь.

Судьба явилась в облике грабителя в маске.