– Смотри, – встрепенулась Оля, указывая на смутную глыбу памятника в сквере через дорогу. – Вон там. Ты должен знать, кто это.

Памятник изображал сидящего мужчину, если это был мужчина, с бородой или в жабо – с такого расстояния Оскар не мог разобрать.

– Римский-Корсаков, – объяснила она.

– Боже мой, – сказал Оскар, замедлив шаг и притворяясь, будто вглядывается. – Какая культура.

Сейчас или никогда. Оля тоже остановилась. И, с неожиданным для себя жаром, под невидимым взглядом великого композитора, Оскар сорвал с себя очки и прижал свое лицо, все его промерзшие бугры, к ее лицу. Она ответила немедленно, целуя его губы, нос, щеки, веки; Оскар зашарил в поисках кармана, чтобы положить очки, не нашел и обнял ее как есть. Быстрые руки Ольги скользили по его заснеженным лацканам, по плиссировке жилета.

– Пошли, милый, – произнесла она чужим, заученным голосом. – Пойдем.

– Да, пойдем, – прошептал Оскар. – Пойдем.

– Amerikancy? – спросил надтреснутый мужской баритон из аболютной тьмы, раскинувшейся между ними и Римским-Корсаковым. – Nu-nu.

Оскар и Оля разомкнули объятия. Он прищурился в сторону голоса и увидел черную кляксу на фоне другой черной кляксы. Надел очки. Клякса разделилась на три человеческие фигуры: милиция. Одичавшие петербургские менты.

Все в порядке, попытался успокоить себя Оскар. У них такая работа. Бояться нечего. И вообще, они с Олей всего лишь целовались. Он даже успел порадоваться этому “всего лишь”: поцелуй для Оскара еще никогда не был “всего лишь”. Он был всем, что могло быть.

– Что вы делать? – спросил тот же голос, гораздо громче и на отвратительном английском. – Порно, да? Делать порно?

Хозяин голоса вышел на коврик зеленоватого света, проложенный по асфальту вывеской близлежащей аптеки. Милиционеру было лет тридцать пять. Его увесистые усы раскинулись параллельно козырьку фуражки и почти на ту же длину. Оскару пришло в голову, что это как раз он походил на полицейского из старого порнофильма. Но указывать на эту забавную деталь здесь и сейчас, наверно, все-таки не стоило.

Вслед за ним в освещенный квадрат один за другим вышли остальные два милиционера. Один был немолод, с исклеванными оспой щеками. Второй оказался не старше Оскара, явный новичок, но на его лице уже обосновалось не знающее возраста хищное выражение.

– Порно, да? – снова спросил усатый, сжав локоть Оскара в том же месте, где секунд двадцать назад еще трепетали Олины пальцы. Он, по всей видимости, отвечал в этой троице за общение с иностранцами – или за общение как таковое. – Чика-чика?

– Скажи что-нибудь по-русски, – шепнул Оскар отступившей на шаг Оле.

– Ты с ума ушел? – прошипела Оля. – Если они примут в нас американцев, могут пустить. Дай им денег.

– Что значит дай им… У меня нет денег.

– Как нет? Совсем нет?

– На мне фрак! Там нет места для…

– Но мани? – встрял усатый милиционер. – Я слышу, нет денег?

– Нет-нет, – заверил его Оскар. – Это все недоразумение. Денег нет. И порно нет. Я американский гражданин.

– О’кей, – миролюбиво ответил милиционер, не отпуская, впрочем, Оскарова локтя. – Теперь писать бумагу.

Оля вздохнула и протараторила что-то по-русски.