На мощном правом бицепсе тела Бориса Завьялова удобно устроился, обмотанный левый мизинец. Вчера Завьялов прищемил его болванкой. Сегодня утром погоревал, что ноготь вероятно – слезет, но перелома нет. Обмотал ногтевую фалангу обыкновенной технической изолентой и поехал в сервис.
"Нос можно не сворачивать", – мрачно подумал Борис, схватил тело за обмотанный мизинец и крепко вывернул.
По направлению к больнице по проспекту мчалась карета скорой помощи. Сирена скорой оглушительно рыдала. И если бы не этот вой, то вероятно, в сквер высыпали бы не только больничные охранники, но и половина ходячих пациентов.
Завьялов никогда не думал, что его глотка может исполнять такие противные бабьи звуки! Его родное тело завивалось спиралью, неимоверно гнуло коленки и голосило так, что ошалевший от визгливого бабьего концерта Боря, невольно выпустил мизинец!
– Ай, ай, ай, – приседало и корчилось тело, – ай, ай, ай, как же бывает бо-о-ольно!!
Тело приплясывало и извивалось, Завьялов схватил его за шкирку и, едва не упав от тяжести, сумел как следует тряхнуть.
– Еще раз повторить? – наклоняя бомжеское лицо к гримасничающей физиономии, прошептал в исконно родные выпученные очи.
Тело отшатнулось до скамейки, ударилось бедром, плаксиво сморщилось:
– Не надо. Пожалуйста – не надо! От болевого шока остановится в а ш е сердце.
– Не остановиться, – не согласился Борис Михайлович. – Мое сердце и не такое испытывало.
На лице визави отразился уже знакомый мыслительный процесс. Тело кивнуло:
– Согласен. Испытывало.
– Тогда спрашиваю в самый последний раз. Кто? Ты? Такой?
– Иннокентий, – едва не разрыдавшись от унижения и боли, представился ворюга.
– Кеша, значит, – удовлетворенно кивнул Завьялов и выпрямился. Некоторое время глядел на освещенные окна больницы, прислушивался к необычным ощущениям: впервые в жизни он чувствовал в левой грудине неприятное теснение. Запертое в ребрах сердце колотилось о костяную решетку огромным тугим мячом. Удары отдавались в трахее, заполняли уши и даже нос.
Завьялов рванул на шее ворот замызганной футболки под олимпийкой. Продышался. Повернулся к лавочке, где расположилась его любимая куртка.
– И что ты, Кеша, делаешь в моем теле, а?
Кеша закрыл лицо руками – левый мизинец предупредительно оттопырился, дабы избежать болезненного соприкосновения со лбом – и помотал пущенной головой:
– Я не могу, – донеслось из-под ладоней, – я не имею права.
– А я имею – право? – грозно пробасил, превратившийся в бомжа Завьялов. – Я здесь на что-то – имею право?!
– Нет.
Категорический ответ. Учитывая, что Иннокентий пару минут назад приплясывал на корточках, практически – безбашенный. Отважный.
– А если я тебе зубы выбью? – Завьялов подошел к урне, установленной возле лавочки. Достал оттуда пустую пивную бутылку и, помахивая ею на манер бейсбольной биты, поинтересовался: – Тебе когда-нибудь зубы выбивали, а, Кеша?.. Это больно.
Из-под пальцев немного выдвинулся правый глаз, поглядел на вращающуюся в грязной бомжеской руке стеклянную дубинку и опасливо предупредил:
– А это вы себе зубы выбьете, Борис Михайлович.
– Коли что – новые вставлю. Не впервой. Давай колись, придурок, иначе – врежу.
Завьялов размахнулся! Тело взвизгнуло! Скатилось с лавочки, рухнуло на колени перед бомжарой и облапило его ноги:
– Не надо! Не надо! Вы ничего не понимаете!!
– А мне нечего понимать!! Я тебя сейчас, сука, убивать буду!!
Усиливая психологическую атаку, Завьялов уподобился панфиловцу с гранатой, вздел бутыль над головой…
– Не надо!!! – завизжало тело и отпрянуло, падая назад и закрывая голову локтями. |