— Мне бы хотелось с ним поговорить.

Расстроенный дрессировщик ушел.

— Мне кажется, что он очень огорчен, — заметил адмирал.

— А вы бы не расстроились на его месте? — Голос Ринфилда снова прозвучал довольно резко. — Дело не только в том, что Мальтиус чувствует себя лично ответственным. Его тигры впервые попробовали вкус человеческого мяса. А как вы понимаете, Мальтиус и сам из человеческой плоти.

— Я об этом не подумал.

Адмирал задал Нойбауэру несколько не связанных между собой вопросов и попросил пригласить Бруно. Когда тот приблизился, адмирал сказал:

— Вы единственный, с кем я действительно хотел поговорить. Двое других были только прикрытием — приходится быть осторожным, ведь за нами наблюдают и сотрудники цирка, и полиция. Некоторые полицейские считают меня важным начальством из управления. Другие думают, что я из ФБР, хотя не ясно, что заставляет их делать подобные выводы. Ужасный случай, Бруно, ужасный случай. Похоже, бедный Фосетт был прав: на нас нажимают изо всех сил, чтобы выяснить, сколь велико наше желание попасть в Крау. Что ж, я уже доведен до крайности. Откуда нам знать, кто будет следующим? Я не имею права, да и никто не имеет права в таких обстоятельствах просить вас участвовать в этом деле. Даже у патриотизма есть предел. Пилгриму и Фосетту их патриотизм не слишком-то помог, верно? Отныне вы свободны от любых обязательств по этому делу, реальных или воображаемых.

— Говорите только за себя. — Голос Ринфилда оставался все таким же резким. Все, что касалось любимого цирка, директор считал своим личным делом. — Погибли двое хороших людей. Вы хотите, чтобы их смерть была напрасной? Я еду в Европу.

Адмирал прищурился и повернулся к Бруно:

— А вы?

Бруно молча посмотрел на него с выражением, похожим на презрение.

— Ну что ж… — На короткий миг адмирал пришел в замешательство. — Вернемся к началу. Если вы согласны рискнуть, я приму ваши жертвы. Знаю, это крайне эгоистично с моей стороны, но нам очень нужны документы из Крау. Не стану благодарить вас, потому что, честно говоря, не знаю как. Самое малое, что я могу для вас сделать — это позаботиться о вашей безопасности. Я пошлю к вам пятерку своих лучших людей, скажем, под видом журналистов. Потом, когда вы подниметесь на борт корабля…

Бруно тихо, но решительно прервал адмирала:

— Если вы приставите к нам хоть одного из своих людей, никто из нас никуда не поедет, в том числе и я. А из того, что мне сказали, я понял по крайней мере одно: если я не поеду, то и никому другому нет смысла ехать. Исключение — доктор Харпер: погибший ручался за него, а лучшей рекомендации и быть не может. Что же касается других ваших людей — кто, по-вашему, убил Пилгрима и Фосетта? Без их защиты у нас, возможно, еще есть кое-какие шансы.

С этими словами Бруно повернулся и пошел прочь. Адмирал смотрел ему вслед с легкой обидой, внезапно растеряв все слова, что случалось с ним крайне редко. От необходимости делать какие-либо комментарии по поводу последних слов Бруно его избавило появление сержанта полиции, который принес с собой небольшой черный ящичек. Ринфилд был почти уверен, что подошедший обычно не носит полицейскую форму. Да, что касается местного колорита, Чарльз (именно так Ринфилд мысленно называл этого человека) не упускал ни единой мелочи.

Адмирал спросил:

— Это запись разговора?

Сержант кивнул.

— Мы не могли бы воспользоваться вашим кабинетом, господин директор?

— Разумеется, — ответил Ринфилд и огляделся. — Только не этим, ближайшим. Лучше пройти в поезд. Здесь слишком много народу.