Ага, я еще живой. Еще.

– Просыпайся, солдат! Сейчас!

Место то же самое, время другое. Высоко над головой закрытые ставнями окна, в щели лезет яркое солнце, плещет на грязный пол.

Мне лучше. Боль кажется далекой, приглушенной. Это хорошо – значит, нервы, кричавшие из всех уголков моего поломанного тела, наконец заткнулись. Значит, есть надежда подохнуть спокойно.

– Мать твою, просыпайся!

Передо мной висит нечто огромное, темное, дряблое. Я заставляю себя прищуриться, заставляю мозги понять увиденное: ободранную тушу, распотрошенный…

Да это же голем!

Мой спаситель висит распотрошенный, будто рыба. Свисает, пустой и плоский, с балки над головой, рассеченный посередине и лишенный внутренностей. Все его чудо-мышцы цвета оружейной стали болтаются вялые, недвижные, внутренность блестит красным, влажным – будто сырое мясо… У меня опять глюки или эта пустая шкура и в самом деле кровоточит?

– Я тут.

Смотрю и вижу здоровенного черного мужика с бритой головой, одетого в тонкое облегающее черное трико, испещренное сетью белых прожилок, – вроде костюма аквалангиста с вентиляцией. Лицо в грязи и крови, и одно безумное сюрреалистическое мгновение в моей голове вертится мысль: «Да у него жабры!» Но это попросту кровоточащий порез вдоль челюсти. Я сосредотачиваюсь на эмблеме у мужика на плече, напрягаюсь. Та перестает скакать перед глазами, и могу прочитать: «ВДВ». Десантник, значит.

В руке у негра штука вроде шприца. Теперь чувствую зуд, покалывание – негр только что опорожнил эту штуковину в мою руку.

– Говорить не пытайся, – предупреждает черный.

Я пытаюсь рассмеяться, но боль тут же возвращается.

– Лежи тихо, пусть оно дойдет. Ты справишься, все будет нормально.

Странно – будто извиняется.

И сам-то выглядит не ахти. Из носу сочится кровь, на ногах стоит нетвердо, лицо серей бетона. Один глаз налит кровью, будто все капилляры полопались. Руки трясутся, глаза так и бегают туда-сюда, по-птичьи, будто в каждой здешней тени притаилось чудовище и вот-вот прыгнет, а теней тут хватает, пыльный свет, сочащийся из щелей в окнах, не рассеивает темноту, только добавляет теням контраста и силы. Кажется, серьезных ран у черного десантника нет и кости целы, но вот с головой… За последние пару часов я навидался дерьма и теперь смотрю костлявой в лицо, но этот черный – он жути навидался куда больше, глаза – пустые провалы в гребаный ледяной ад.

Что-то валится на крышу, скрежещет металлом о металл. Десантник глядит вверх, и его лицо бледнеет. Я имею в виду, по-настоящему бледнеет, клянусь, будто под кожей засветилось на секунду, но я сморгнул – и все, уже нету. Вверху шуршит, елозит, я всматриваюсь, но ничего разобрать не могу, только расплывчатые силуэты балок.

– Об этом не беспокойся. – Он кивком указывает на потолок. – Это самая меньшая из твоих проблем.

Снова звуки сверху, быстрый топот, сыплется неровно грубая пыль, танцует в лучах света. Потолочные балки похожи на ребра. В моей памяти всплывает библейская история, я видел ее давно по ТВ, что-то про китов и богов. Может, какой инопланетный монстр заглотил нас целиком?

– Ты в полном дерьме, – изрекает десантник, и голос его совсем пустой, равнодушный.

Неживой даже. Будто человека уже нет, а осталась штука вроде автопилота, чтобы управлять телом.

– А времени не осталось, – продолжает десантник, и я вижу: ошибся, здесь еще человек, не ушел.

В глазах его человечность осталась, в красном, налитом кровью, и в белом, в обоих судорожно дергающихся, беспокойных, живых глазах.