|
— Вооружившись мандатами и командировкой, этот замечательный человек пошел по административной лестнице. Побывал у заведующего поликлиникой, главврача горздрава, области, добрался до министерства в Москве и везде задавал одни и те же вопросы: «Вам нужны эти документы? Они помогают вам в работе? Вы их как-то используете? Вы их обрабатываете? Анализируете?» Никому они были не нужны, а министр и его подчиненные даже не догадывались о тоннах справок, отправляемых им с мест. Журналист тщательно опросил практически все министерство, и ни один человек об этих бумагах даже не слышал. Но куда же они делись, черт возьми! Они же миллионами от Кронштадта до Владивостока идут сюда… Эшелоны бумаг… Это же не иголка. Журналист поехал по вокзалам, посетил почтовые экспедиции, какие-то сортировочные пункты. И вот на далеком отшибе один железнодорожник обратил внимание нашего следопыта на длинный приземистый пакгауз, который денно и нощно охранял часовой с винтовкой и примкнутым штыком. Сюда, по словам железнодорожника, один раз в году сваливают бумаги, после чего ворота запираются и тайну бумаг надежно стерегут ВОХРы. В тени пакгауза миллионными лохматыми глыбами, в паутине и в мышином помете слежались мучительно сосчитанные, аккуратно записанные, орошенные слезами и потом врачей учетные полотнища. А поскольку этот пакгауз был не резиновый, то ежегодно перед новым пополнением старые бумаги выгребались, отвозились на пустырь и там сжигались. А на свободное место ложились новые миллионы… Вы представляете, какой у нас везде творится бардак? — Айвар картинно закатил глаза в потолок.
— Это прекрасно! — воскликнул попутчик курсантов, во всем облике которого читался профессиональный командировочный. — Замечательно, что такие постыдные факты на волне перестройки под прожектором гласности становятся достоянием общественности! Теперь те, кому полагается принимать решения, смогут прекратить эту нетерпимо глупую практику формализма в виде собирательства тонн справок и отчетов, никем не читанных и никому не нужных! — Оказывается бессмысленным и беспощадным может быть не только русский бунт, но и русский оптимизм, — покачал головой Айвар. — Осталось только понять, способны ли те, кому положено принимать решения, что-то прекратить и перестроить? Способна ли вообще самореформироваться система или ее проще и дешевле аккуратно и быстро поменять на какую-нибудь другую, менее косную и бюрократическую?… — На какую, например? — заинтересовался попутчик. — Везде должны работать профессионалы, — уверенно декларировал Айвар, — особенно в управлении! Экспертное сообщество, специалисты, узкий круг которых… — Вы предлагаете олигархию? — перебил его командировочный, — это недемократично! Мы только что развенчали и осудили культ личности! А вы опять «узкий круг»… Решать должно большинство! А меньшинство, в том числе и ваш «узкий круг» — подчиняться! — Не страшно, когда меньшинство управляет большинством, если это меньшинство — гении и умницы, — отрезал Айвар. — Страшно, когда тупое стадо болванов начинает учить своим понятиям крохотную кучку разумных людей. — Ну, знаете, — взвился командировочный, — я попросил бы вас без намёков… — Как будущий врач, — попробовал примирить спорящих Григорий, — хочу вас заверить, что нет такой проблемы, при решении которой нельзя создать ещё большую проблему. — Вам так кажется, потому что страна переживает эпоху глобального беспорядка, — примирительно пробубнил командировочный. — «Эпоха глобального беспорядка»… Как красиво вы назвали состояние «полной жопы», — съязвил Айвар… — Знаете, — заглядывая в глаза Распутину, вздохнул попутчик, — чем больше я слушаю вашего друга, тем меньше мне хочется его видеть… — Это потому, что вы только делаете вид, что вам нужен собеседник. |
