— Интересно… — секретарь встал, прошелся по кабинету, погладил режиссерский пульт, щелкнул тумблером, вернулся на место и открыл стеклянные дверцы шкафа, заставленного книгами. — Скажите, а вы комсомолец?

— Да, а что?

— А то, что стыдно комсомольцу не знать работы Владимира Ильича Ленина, который очень подробно писал на эту тему. Секунду… Да, вот тут! «К вопросу о национальностях или об „автономизации“» — 1922 год. Слушайте.

«Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения.»

Как видите, Ленин с Вами не согласен и никакой несправедливости в том, что направления в столичные ВУЗы выдаются только латышам, он не видит. Даже больше. Обвиняет тех, кто с этим не согласен, в мелкобуржуазности. Так вы еще будете настаивать на своей точке зрения?

Последние слова Зиедонис специально произнес насмешливо, давая понять, что он, если что, может и доложить по партийной линии о выявлении мелкобуржуазных взглядов у одного из курсантов Академии, а это могло привести к самым серьезным оргвыводам. В кабинете повисла неприятная пауза, прервать которую решил сам хозяин.

— Ладно, — хлопнул ладонью по столу секретарь, — купайтесь, загорайте, отдыхайте. Никуда привлекать вас не буду. Ограничимся малым джентльменским набором. С тебя, Айвар — отчет по учебе в Академии, встреча с активом и интервью. 23 августа приходите на мероприятие. Оно, кстати, будет называться Балтийский Путь. Символично, правда? Сразу навевает про наш бронепоезд…

* * *

Три дня спустя, когда организм, накупавшись до одури, навалявшись на ослепительно-белом песке, нажарившись до ожегов на августовском солнышке, начал активно сопротивляться водным и солнечным процедурам, а капризная прибалтийская погода испортилась, Айвар отправился отрабатывать общественные повинности. Инга, как ответственная за самочувствие гостя, потащила Григория осматривать местные достопримечательности. Первым номером в экскурсионной программе значились памятные места боёв Первой мировой войны. Распутин знал про эту войну только то, что она была. Советская школьная программа заботливо обходила частности этой трагедии, сосредоточившись на проклятиях в адрес преступного самодержавия и бестолковых генералов. В семье Инги и Айвара Первая мировая война оказалась очень личной — выкосила или покалечила всех мужчин, овдовила женщин, а передний край проходил в километре от семейного хутора. Поэтому Григорию было интересно узнать что-то новое от потомков непосредственных участников событий, подёрнутых флёром недосказанности и умолчаний.

— Вот отсюда латышские батальоны поднимались в атаку, — Инга спрыгнула в еле заметную канавку, оставшуюся на месте окопов полного профиля, — а уже через четыреста шагов располагались немецкие позиции. И наши стрелки с одними винтовками, без артиллерийской поддержки шли на пулеметы. Первые цепи погибли почти полностью, повиснув на проволочных заграждениях. По их телам, как по мосткам, побежала следующая волна. Среди них был и мой прадед…

— Выжил? — коротко спросил Григорий.