– Ну, скажи что-нибудь, оратор!

– Можно, – ответил Иван Иванович и почему-то заговорил про избирательную урну.

– Избирательная урна, товарищи, есть секретный вопрос, и совпадает с какой-нибудь тайной, и эту тайну нести нужно очень тщательно и очень вежливо и даже под строгим караулом.

– Здорово, здорово! – одобрили речь мужики – непонятное, но удивительное красноречие.

– И не выбирайте высокого, – продолжал Иван Иванович, – у высокого много скота, хозяйство, он буржуаз, выбирайте маленького!

– Верно, верно!

Постановили выбрать Ивана Ивановича и с тем являемся опять в волость, а комиссар уже знает, кого мы хотим выбрать, знает, что уголовного.

– Это, – говорит, – нельзя, это против закона.

Выходит солдат и читает по бумажке какое-то постановление, что вот де все теперь, кто раньше, чем виноват был, прощаются и возвращаются к своим правам.

Всюду одобрение солдату, и понятно: раз уж по-новому, то все нужно по-новому и виноватых нужно простить. Но комиссар знать ничего не хочет, стоит на своем: закон есть такой.

– Признаете ли, – спрашивает, – Временное правительство?

– Признаем, признаем!

В тесное помещение волости мало-помалу сходятся любопытные – женщины, дети, тесным кольцом окружают комиссара.

– Признаем, признаем!

– Так невозможно, – задыхаясь в дыму, говорит комиссар, – лишние люди выходите.

Никто не трогается. За комиссара вступаются:

– Товарищи, выгоняйте их, граждане, гоните, выметайте всех, товарищи!

Нехотя расходятся, а другие ворчат:

– Ладно, вы нас вывели, а мы вас на обществе выведем, вы не думайте, вы не вечные!

Расчистив место вокруг себя, комиссар рассказывает о мнимом двоевластии и что на деле нет никакого двоевластия. Пока он это говорит, народ с улицы опять битком набивается.

– Доверяем ли?

– Доверяем!

А один солдат вдруг и говорит:

– Мы доверяем потуда, покуда он с нами согласен.

– Верно, – кричат за ним, – постольку доверяем, поскольку он доверяет нам.

Комиссар опять заметил толпу:

– Невозможно!

– Граждане, выгоняйте, товарищи, выметайте! Но теперь уже больше никто не слушает окриков, и все прибывает и прибывает народу. Всем собранием завладевает солдат.

– Граждане, как член Московского гарнизона заявляю, что я вами недоволен. Мы, солдаты, все организованны, все читаем, даже понимаем слова иностранные и знаем, из-за чего война: без аннексий и контрибуций, на самоопределение. А вами, граждане, я недоволен, потому что вы плохо стремитесь.

– Плохо, друг, плохо!

– Потому что вы непросвещенные, у вас теперь враг не голод, не германец, а культурно-просветительная деятельность, что мы некультурные и вся Россия необразованная и никакая.

– Благоразумные ваши речи я поддерживаю, – останавливает оратора комиссар, – но прошу вас говорить ближе к делу.

– Хорошо: выбирайте, товарищи, Ивана Иваныча.

– Его нельзя: он уголовный.

– Теперь все равны!

– В таком случае я складываю полномочия.

– Ну, что ж!

Так смыли у нас комиссара. А потом дело пошло быстро и гладко. Монопольные цены на хлеб отменили, потому что это несправедливо: у бедного побрали хлеб по низкой цене, а кто хлеб укрывал, дали высокую. Отменили без всякой оглядки. Постановили цену на труд мужской и женский, австрийцев у помещиков решили снять и передать бедным солдаткам: у тебя мужа взяли – вот тебе муж!

И в один день этот вся Россия для нас переменилась, непонятные, бескрайные горизонты нашего государства как будто стали сходиться ближе, ближе, и вот к вечеру все стало понятно всем, и даже неграмотным, где мы живем: мы живем в Соловьевской республике, и власти все у нас под руками, и мы сами власть.